Спи, дитя мое родное,
Светлый Иггр тя береги
От ненастья, горя, хвори,
Тваребожьего слуги.
Колыбельная
– Похоже, твоя игрушка сбежала, Архайн? – Сомнения в тоне дхэра не было ни на песчинку, зато издевки – на целый могильный курган.
Йер с досадой выронил обломок ошейника и выпрямился.
– Да, господин.
Лгать бессмысленно, рассыпаться в извинениях глупо. К тому же в вызванной знамением сумятице из святилища могли без труда и спешки выбраться не только убийцы и полудохлый раб, но и все обитавшие в туннелях улитки.
Да и не было змеехвостому дела до чужих цацек – сейчас он играл с самим Архайном.
– Надеюсь, ты помнишь, как стал Приближенным?
Еще бы. Ведь его предшественника в этот день не стало, причем самым незабываемым образом.
Иггров Глашатай не требовал ответа. Просто стоял на пороге, пряча кисти в противоположных рукавах и как будто даже сочувственно осматривая опустевшую клеть вместе с вошедшим минутой раньше йером. Но Архайн не обольщался: он был лучшим Взывающим К Темному и только благодаря этому – до сих пор живым. Еще одна оплошность, и его без колебаний заменят лучшим из худших.
Капюшон приподнялся, тускло блеснула не то гадючья чешуя, не то тараканий панцирь.
– Что ты намерен делать?
Йер замешкался с ответом. Щенячье рвение больше пристало юнцам, у которых нет четкого плана, только желание выслужиться. Или трусам – теми движет страх перед наказанием, а он еще худший помощник. У Архайна планов было несколько и, на его взгляд, одинаково дельных. Но зачем торопить события?
– Что вы прикажете, господин.
– Ищи Тварь. Случайные свидетели обряда – ничтожества, им все равно никто не поверит. Пусть ими займутся другие йеры.
– Да, господин. – Иного Архайн и не ожидал, но начальство должно чувствовать себя мудрым и грозным. И тем, кто отказывает ему в этом невинном удовольствии, не позавидуешь. – Я уже готовлюсь к «манку».
– Хорошо. – Тень от капюшона вернулась на законное место, Глашатай развернулся и дегтярной каплей просочился сквозь полотно двери. Ни слова о гибели друга (или подруги? Дхэры крайне скупо отмеряли людям знания, о себе не рассказывая ничего вообще), ни следа скорби. Архайн и раньше-то не замечал между дхэрами особой приязни, вместе они жили только ради безопасности. Такое ощущение, что Глашатай даже рад потере – но не желает стать следующим.
Архайн поднял с кресла мантию Взывающего и набросил ее поверх одежды. Поправил длинную, змейкой, серьгу Приближенного. Первые пару лет после ее получения – окровавленной и еще теплой, вдетой по-живому – он стригся коротко, чтобы знак сразу бросался в глаза, но потом отпустил волосы до плеч, дабы иметь возможность в конце разговора с каким-нибудь наглецом эдак небрежно откинуть прядь за ухо, повергнув того в прах или нечто еще мельче.
