свирепо травят сами ближние.
Всегда среди чумы и бедствий
пируют хари вместе с ликами,
и не смолкает смех в соседстве
с неумолкающими криками.
У нищих духом струйка дней
журчит ровней и без осадка,
заботы бедности скудней
богатых трудностей достатка.
В года кошмаров,столь рутинных,
что повседневных,словно бублики,
страшней непуганых кретинов
одни лишь пуганые умники.
Прости,Господь,за сквернословья,
пошли всех благ моим врагам,
пускай не будет нездоровья
ни их копытам,ни рогам.
О чувстве дружбы в рабской доле
сказал прекрасно сам народ:
кого ебет чужое горе,
когда свое невпроворот?
Наши дороги – простор и шоссе,
легок житейский завет:
думай,что хочешь,но делай,как все,
иначе – ров и кювет.
Сквозь вековые непогоды
идет,вершит,берет свое -
дурак,явление природы,
загадка замыслов ее.
Не меряйся сальным затасканным метром
толпы,возглашающей славу и срам,
ведь голос толпы,разносящийся ветром,
сродни испускаемым ею ветрам.
Кто хоть недолго жил в тюрьме,
чей хлеб неволей пах,
те много знают о дерьме
в душевных погребах.
Есть индивиды – их участь сурова,
жизнь их легко увядает;
камень,не брошенный ими в другого,
в почках у них оседает.
Вновь,как поганки в роще мшистой,
всегда внезапны,как нарывы,
везде растут марксималисты
и жаждут жатвы,сея взрывы.
Всегда и всюду тот,кто странен,
кто не со всеми наравне,
нелеп и как бы чужестранен
в своей родимой стороне.
Те души,что с рождения хромые,
врачуются лишь длительным досугом
в местах,где параллельные прямые
навек пересекаются друг с другом.
Чем дряхлый этот раб так удручен?
Его ведь отпустили? Ну и что же.
Теперь он на свободу обречен,
а он уже свободно жить не может.
Если крепнет в нашей стае
климат страха и агрессии,
сразу глупость возрастает
в гомерической прогрессии.
Не гаснет путеводная звезда,
висевшая над разумом и сердцем
тех первых,кто придумал поезда,
пошедшие в Дахау и Освенцим.
Откуда столько псов с кипящей пастью,
я понял за прожитые полвека:
есть холод,согревающийся страстью
охоты на живого человека.
На людях часто отпечатаны
истоки,давшие им вырасти;
есть люди,пламенем зачатые,
а есть рожденные от сырости.
Опять стою,понурив плечи,
не отводя застывших глаз:
как вкус у смерти безупречен
в отборе лучших среди нас!
