Клитемнестра, Гертруда, леди Макбет, Мария Стюарт, Катерина Измайлова — какая мрачная и великолепная галерея! Где-то там, в параллельном измерении, мчит на победной колеснице, прицыкнув на стенающую Кассандру, бронзовый эллин; дремлет в саду под мирный стрекот кузнечиков благородный датчанин; мерзнет в шотландском замке хилый мальчик; прикидывает грядущие барыши мценский купец.
Но отточен короткий меч, выварен яд из белладонны, просушен порох, удавом заполз под стеганое одеяло широкий кушак. Не корысти ради, а по императорскому велению страсти. Чтобы гордо и законно ввести предмет любви в супружескую опочивальню, сложить к его ногам все совместно нажитое в браке с покойником имущество и самой покорно примоститься там же: — Бери, изумруд яхонтовый, владей! А у изумруда яхонтового мурашки по коже с кулак, но ослушаться остерегается: берет и владеет. А она счастлива, как дитя, и ничего ей более не надобно.
Ну-ка припомни хоть одну литературно-историческую личность женоубийцы, сходную с этими и по масштабу, и по мотиву преступления. Иван Грозный? Да, конечно, хлопал своих цариц, как надоевших мух. Но любовь здесь ни при чем. Не мешала постылая супруга средневековому русскому царю тешиться с новой зазнобой: косу остригут, клобук натянут — и катись, милая, в дальний монастырь в почетное заточение. Просто нрав у Ивана Васильевича был зело крут. В гневе себя не помнили…
В общем, нетипично для мужей нарушать заповедь «не убий» ради «не прелюбодействуй». Не то чтобы никто не спроваживал своих благоверных в царствие небесное до срока. Еще как спроваживали! Но рифмы у пролитой крови были пожиже: деньги, карьера, свобода ужинать и завтракать вне дома, ревность, которая есть лишь модификация частнособственнического инстинкта.
Питерское метро — самое глубокое в мире. За время подъема и спуска можно зачать и выносить ребенка, продекламировать с выражением «Медного всадника», снять эпизод в духе Тарковского.
Было шесть часов утра. Черная бесконечная лента едва тащила наверх меня, единственную по обе стороны эскалатора пассажирку. Под мышкой я держала красного пластмассового коня, купленного в столичном Доме игрушки по просьбе питерской подруги для ее трехлетнего племянника. Я чувствовала себя совершенно разбитой. Причиной тому был Кубрик с его «Сиянием», первым фильмом ужасов, увиденным мной как раз накануне отъезда. Индустрия кошмаров — не для впечатлительных натур вроде моей. Я даже детективы никогда не оставляю на ночь раскрытыми из суеверного страха, что незапертые персонажи могут взять и материализоваться.
