Телефон над кроватью пронзительно запел. Лабунский схватил трубку.
— Елочкин? Да что ты говоришь? Молодец… Сейчас иду!
Лабунский вскочил. Денщик уже подавал шинель.
— Извините, господин капитан. Из галереи.. Минут на двадцать… А вам вовсе не надо уходить. Я быстрее быстрого. Ей-богу, обидите, если не дождетесь…
Карбышев сдался и спросил, снова садясь:
— Что за Елочкин?
— Телефонист… Отличный солдат. Из Бреста.
Лабунский исчез. Муаровые переливы жара расползались по бокам и спине жестяной печурки. А денщик все подваливал да подваливал древесины в ее ослепительно яркое, нестерпимо раскаленное нутро. Карбышев думал о Лабунском. Кто знает, может быть, это и есть настоящий человек, настоящий русский офицер, воплощение физической силы, сгусток энергии и требовательного вкуса к жизни? Ведь именно такие люди, такие офицеры теперь и нужны. Война будет долгой. Окончательная победа достанется наиболее упорной стороне. Это война на износ промышленности, на истощение пищевых запасов, человеческих ресурсов и моральных сил. И в последний час решат спор они, моральные силы… Однако ждать становилось скучно.
— Абдул!
— Чего изволишь, ваше благородие?
— Откуда ты родом?
— Из Казани, ваше благородие.
— Значит, подпоручик и ты — земляки?..
— Никак нет, ваше благородие.
— Почему нет? Ты ездил с подпоручиком в отпуск?
— Так точно, ездил, ваше благородие.
— В Казань?
— Никак нет, в Саратов, ваше благородие.
— Да ведь подпоручик говорил про Казань?
— Она, наверно, шутил, ваше благородие.
— А мать его где живет?
— В Саратове…
И Абдул принялся рассказывать, как ездили они с барином в отпуск. Мать Лабунского — старая, бедная вдова, живет «из пенсии», на чердачке под крышей. «Все барина крестил, крестил, крестил…» Говорила она сыну так: «Бедовая у тебя, Аркаша, голова. И сложить ее тебе ровнехонько ничего не стоит. А я-то как же?» На обратном пути, в поезде, барин, действительно, с какими-то офицерами всю ночь играл в карты и всех обыграл. В Москве заказал сапоги на Волхонке по особому фасону. Только мастер с Волхонки и умеет так шить. Абдул сам ему деньги относил. А выиграл барин не сапоги, — деньги только. Насчет сапог пошутил, наверно…
Карбышев встал и потянулся так крепко, что по суставам кое-где хрустнуло. Ему не хотелось больше дожидаться Лабунского. Хлестаков? Несомненно. Эта мысль и вызванное ею чувство были похожи на луч солнца, внезапно сверкнувший из-за туч и тут же утонувший в грязном омуте талого снега. Разве может Хлестаков выйти победителем из такого грозного, беспощадно прямого состязания, как эта война? Хлестаков… Авантюрист…
