— А если судорога? — спросил Студеникин. — По такому холоду судорога очень даже возможна.
— Типун вам на язык, хорунжий, — недовольно сказал сотник. — Не болтайте под руку.
Две кудлатые головы — одна седая, будто посыпанная солью, вторая темно-русая — плыли вровень по обе стороны задранной в небо лошадиной морды. Но на стремнине их отбросило друг от друга, понесло, закружило, перекрывая волнами.
— Держись! — орали казаки. — Загребай, братцы!
— Придержать канат! — крикнул Пономарев и сам бросился к парому. — Внатяг его надо, внатяг пускать!
Но было уже поздно: мокрый тяжелый канат захлестнул задние ноги жеребца. Джигит испуганно заржал, завалился на бок, голова на миг ушла под воду. Евсеич пытался подплыть к коню, но его снесло ниже, и он напрасно молотил руками.
— Пропал конь! — ахнули казаки. — Сейчас воды глотнет и все, обессилеет.
Проводник, развернувшись по течению, уже плыл к Джигиту размашистыми саженками, по пояс выскакивая из воды. Нагнал сбитого волнами жеребца, нырнул, нащупал поводья, рванул морду кверху. Жеребец всхрапнул, дернулся, заржал тоненько. Не отпуская поводьев, проводник поплыл чуть впереди, из последних сил преодолевая стремнину. Он греб одной рукой, волны раз за разом накрывали его с головой, но он, задыхаясь и глотая мутную воду, не отпускал коня. Евсеича сносило вниз.
— Держись! — теперь кричали не только казаки, но и офицеры, подбадривая изнемогающего бородача. — Держись, милок! Чуток осталось, держись!..
Жеребец первым нащупал дно и сразу же рванулся, вынося на поводьях обессилевшего, нахлебавшегося воды проводника. С трудом выволок его на размытый глинистый берег. Следом змеей тащился отяжелевший мокрый канат.
— Ура! — восторженно кричали донцы. — Ура, ребята! Молодец, борода!..
— Вот вам и первые ордена в этой кампании, — облегченно вздохнув, сказал Струков Пономареву и истово перекрестился. — Поздравляю, полковник.
— Сплюньте от сглазу…
По противоположному берегу снизу бежал Евсеич. Проводник стоял на коленях, его мучительно рвало. Рядом тяжело поводил проваленными боками Джигит.
— Живой? — вахмистр сграбастал проводника, обнял, расцеловал. — Коня ты мне спас, коня верного, Джигита моего! Брат ты мой названый теперь!
— Вяжи канат, Евсеич, — задыхаясь, сказал проводник. — Сил у меня нету…
Торопливо огладив и поцеловав в мокрую морду жеребца, Евсеич, спотыкаясь и падая, кинулся крепить канат к вбитой в откос дубовой свае. Проводник по-прежнему стоял на коленях, его все еще мучительно рвало.
