Демерджи пересекли уже под вечер, и майор, сверившись с картой, повел группу в сторону одной из скал. У подножия темнел небольшой глинобитный домик – убежище пастухов. Внутри было пусто, сыро и темно, зато имелись очаг и даже небольшой запас дров. Здесь решили остановиться на ночь.
Пока Михаил разводил огонь и ставил котелок, Ерофеев разглядывал карту:
– Завтра больше пройдем, – резюмировал он. – Будет спуск, поднажмем. Можно было и сегодня еще протопать, но там ночевать негде. Простужу еще вас платков не напасешься…
Гонжабов, как обычно, не реагировал, а Михаил пожал плечами. Он не возражал против того, чтобы переночевать в палатке, но, конечно, глинобитные стены лучше защищали от холода и сырости. Между тем майор внезапно хмыкнул:
– А сегодня у нас торжественное собрание. Микоян должен приехать. Награждать будут. Двадцать лет Октября – не шутка! А мы с тобой, капитан, вроде как сачканули мероприятие.
– Вроде, – согласился Ахилло. – Встречаем юбилей в условиях, приближенных к боевым.
– А то! – Ерофеев, похоже, не уловил иронии. – Мы с тобой делом заняты, это поважнее, чем в креслах сидеть. Хорошо, успел бате телеграмму отстучать, он в семнадцатом в Красной гвардии состоял. В Иркутске. Твердый мужик!
Ахилло взглянул на Ерофеева:
– У меня дядя тоже был красногвардейцем. Его убили как раз на третий день после взятия Зимнего – под Пулковом. Ему только восемнадцать было.
Майор кивнул:
– Знаю – по долгу службы. А батя твой? Ахилло невольно усмехнулся: отец всегда считал себя вне политики. Не особо удачливый актер, Ахилло-старший в октябре 17-го был на гастролях в Твери. Так, во всяком случае, он рассказывал Михаилу. Правда, из некоторых намеков Ахилло-младший догадывался, что отец встретил победу большевиков далеко не с радостью. Похоже, Ерофеев понял:
– Видать, тебя не в том духе воспитывали, капитан. Небось знаешь – кое-кто не одну тетрадь исписал про твоего батю, да и про тебя. Что вы, мол, как редиска – красные сверху, белые изнутри. Ты не обижайся: не доверяли – ты бы в Большом Доме не работал.
– А про тебя писали? – осведомился Михаил, немного уязвленный подобным снисходительным тоном. Майор даже приосанился:
– А то! Будто мой батя из кулаков, писали. И что я на заставе японцами завербованный, писали. И что комсорга роты послал по матушке – писали. А как же! Только мне, капитан, на это начхать. И тебе должно быть начхать. Верят нам, а что пишут, так время такое, да и дураков много. А делу нашему я предан – это все знают. Потому и в спецвойска пошел. А ты, между прочим, чего?
