– Ну, и не будем с вами сбрасывать со счетов такой фактор, как мама Салтыковой – человек в городе не последний, – заметил я серьезно.
И Бутов легко согласился:
– Да, и мама Салтыковой. Если бы мы не допустили Настю к экзаменам, нас бы мамаша до смерти затаскала по инстанциям…
Я надеялся, что он еще, что-то скажет, но Бутов круто замолчал. Через растворенную в коридор дверь доносились до нас гулкие ребячьи голоса, перекатывающиеся эхом по пустой школе. Оюшминальд страдальчески морщил лицо. Я почему-то подумал, что он должен хорошо играть в шахматы – с деревянными фигурками ему проще взаимодействовать, клетчатая доска должна дарить ему свободу уединения, радостное ощущение самостоятельности.
– Вы знаете, что такое гамбит?
– Да, – растерялся он. – Шахматная комбинация. А что?
– По-итальянски «гамбит» значит «подножка»…
– Не понял… – покачал он головой, огромной мясной башкой затюканного житейскими проблемами мыслителя.
– Телеграмма, которая была прислана Коростылеву, – это гамбит. Возможно.
– Почему вы так думаете? – испугался и удивился одновременно Бутов.
– Давайте вспомним вместе кое-что…
– Давайте, – покорно согласился он.
– Ну-ка, вспоминайте, что вам сказал Коростылев на прошлой неделе, когда сообщил о своем решении не аттестовывать Настю Салтыкову… Только вспоминайте, пожалуйста, подробно. Все вспоминайте…
– Я постараюсь… Это был долгий, сумбурный разговор… Как я понял, решение Николая Иваныча было принципиальным… Он говорил, что никогда не сделал бы этого, если бы девочка собиралась стать парикмахером, продавцом или стюардессой, но она собиралась поступать в педагогический институт.
– В педагогический? – пришла пора удивиться мне.
– Да, так сказал Николай Иваныч… И я думаю, что это правда. Мол, Настя Салтыкова хвасталась перед одноклассницами, что ей приготовлено место в пединституте, что якобы мать уже обо всем договорилась… а самой Насте наплевать, где учиться, важно получить диплом…
– И, что по этому поводу говорил вам Коростылев?
– Он считал, что если мы это допустим, то совершим геометрически множащийся аморальный поступок…
Я перебил Бутова:
– Коростылев вам наверняка сказал, что нельзя демонстрировать детям, как жульничеством, трусостью и корыстью, молчаливым согласием равнодушных можно расхватывать удобные места в жизни…
Оюшминальд кивнул:
– Да, Николай Иваныч повторял все время, что русский язык и написанная на нем литература – это мировоззрение народа и он не поставит Насте за это убогое знание, за искривленное уродливое мировоззрение оценку «удовлетворительно», ибо оно никого не может удовлетворить.
