Когда рассвело, обоз продолжал двигаться по старо-римской дороге. Герцог все еще спал, и Эврар счел это добрым знаком. Пусть отоспится после потрясения. Возглавлял кавалькаду Рикуин. Эврар невольно кичился им. Худой как жердь, а вон как держится. Ему что эти хнычущие бабы, которых и тряска утомила то и дело останавливались — то им по нужде приспичило, то веточек красной калины захотелось набрать. Эврара захлестнули новые заботы. Носился вдоль обоза, орал, ругался, поторапливал. Совсем не до размышлений было.
Остановку сделали лишь к вечеру. Большое богатое аббатство вместило всех. Люди были утомлены. Кроме герцога — тот выспался в дороге и теперь был довольно оживлен и явно чего-то ждал. Эврар увидел, как Ренье меряет шагами галерею, опоясывающую квадратную башню аббатства, вглядывается вдаль на дорогу, по которой они прибыли. Эврар заметил Рикуина, тоже наблюдавшего за Ренье. Осмелился обратиться:
— Его светлость никак ожидает супругу?
Рикуин стоял, сжимая под горлом мех большего капюшона. Отрицательно покачал головой.
— Нет. Он ждет гонца от короля. Карл должен уже был прислать человека с извинениями.
— А… — протянул Эврар. Хотел что-то добавить, но промолчал. Но граф Верденский сам заговорил об Эмме.
— Свою супругу граф оставил на попечение Леонтию. Несколько странно, замечу. Леонтий — его человек-по тайным поручениям, и я не удивлюсь, если Ренье отдал ему какой-то неблаговидный приказ насчет жены.
— Все может быть, — кивнул Эврар.
Больше они не разговаривали. Эврар пошел в помещение, где на соломе уже спала свита герцога. Выбрал место поближе к огню. Со всех сторон несся храп утомленных людей. Эврар тоже безмерно устал, но почему-то не спалось. Лежал без сна, смотрел сквозь печную трубу очага, откуда с инеем врывалось мерцание звезд. Дьявол возьми! Какое ему дело до рыжей? А на душе неспокойно. Эврар вдруг с удивлением отметил то что зол за нее на своего герцога, и от этой мысли стало скверно: Ренье Длинная Шея — его благодтель и сеньор. Эврар вот уже лет двадцать на услужении у него, с тех пор, как оставил службу у короля Эда Робертина. Прибыл он к нему, имея лишь коня и меч, озлобленный на прежнего хозяина. Эд всегда был не в меру резок со своими людьми, а его, Эврара, даже отстегал кнутом. Свинчатка, влитая на конце кнута, даже распорола мелиту лицо до кости, и шрам на его щеке остался как вечное напоминание о гневе, что таил в себе мелит на короля Эда. Но Эд уже давно отошел в лучший мир, а он, Эврар, все еще жив и неплохо устроился в Лотарингии. Он палатин самого герцога, его мансы разбросаны по всей Лотарингии, у него десятки литов, сервов, рабов. Однако старая обида на Робертина осталась. И он чертыхался, вспоминая прежнего короля, и не понимал, отчего его столь волнует судьба дочери Эда. Одно было ясно: Ренье не должен был отдавать свою законную жену бывшему рабу. Он ведь понимал, на что способен Лео. Или же герцог сам хотел избавиться от Птички таким ужасным способом?
