С тополя по-прежнему не доносилось ни звука.
— Мика! На каком это он языке шпарит? — спросил Трясогузка.
— Кто?
— Да Цыган!.. Иллюзион… Потом эта… панамима…
— Пантомима! — поправил командира Мика. — Это в цирке так говорят.
— Ругаются?
— Нет! Слова хорошие!.. Ты что, в цирке не бывал?
— Ладно, замолчи!..
Прошло минут десять. Под деревом мелькнула какая-то фигура. Но это был не Цыган — повыше, постройней. Похоже — девушка. Она постояла у забора, а когда отошла, мальчишки заметили на досках белое пятно.
— Кто это? — спросил Мика.
— Не Цыган! — ответил Трясогузка.
А девушка пропала, будто и не было её никогда. Только белое пятно на заборе доказывало, что ребятам не почудилось.
Прошло ещё несколько томительных минут.
Трясогузка уже хотел перебежать улицу, как появился Цыган. Он свесился с нижнего сука, спрыгнул на землю и заслонил на мгновенье белое пятно.
Перебежав улицу, он предстал перед командиром. Его можно было не спрашивать ни о чем: Цыган широко улыбался и победно потряхивал пустыми мешками.
— Ну и долбанёт! — сказал он. — Феерический каскад индусского факира!
— А флаг? — спросил Трясогузка.
— Туда же — в трубу опустил!.. Смотрите, что ещё я принёс! — Цыган показал влажный от клея листок бумаги. — Женщина к забору пришлепнула.
Трясогузка взял листок, на котором было что-то напечатано, и передал Мике.
— В штабе разберёмся!..
Весело потрескивала печка. Толстая стеариновая свеча стояла на большом ящике, вокруг которого сидела вся армия. Мика читал снятый с забора листок.
— «Трудовая Сибирь обливается кровью. Но чаша народного терпения переполнилась. Дни Колчака сочтены! Над белогвардейцами занесён карающий меч пролетариата.
Приближается первомайский праздник. Большевики-ленинцы призывают всех, кому дороги завоевания революции, отдать свои силы на борьбу с кровавой диктатурой «омского правителя».
Мика придвинул листовку к Трясогузке и сказал:
— Вот они — кавычки! А ты спорил!
— Где?
— Омский правитель в кавычках, потому что никакой он не правитель, как и ты — не птица трясогузка!
— Ты что, меня с Колчаком равняешь?
Трясогузка вскочил от возмущения и больно ударился коленом об угол ящика. Свеча упала и погасла.
— Да я тебя!.. — зло закричал он.
— Бей! Я все равно по правилам писать буду! — тоже закричал Мика.
Наступила тишина. Лишь потрескивала печка. Причудливые отсветы огня прыгали по стенам и потолку подвала.
— Это что же, бунт? — не предвещающим добра голосом спросил Трясогузка. — Против командира?
