— Это все в прошлом! — заявил он. — Теперь перед нами совсем иная картина!
Профессор многозначительно поднял реденькие брови и часто зачмокал губами.
— Что ж, уважаемый Геннадий Александрович, разберемся! — сказал он.
Толстяк недовольно запыхтел.
— Да что ж тут разбираться, — возразил он, — в истории болезни все подробно написано!
Старик хитро усмехнулся.
— Это не история болезни, — недоверчиво произнес профессор, — а какое-то уголовное дело!
Главврач не сдавался, зло посматривая то на пожилую медсестру, то на высокого мужчину, словно искал у них поддержки, но не находил.
— Вот именно, профессор, — доказывал толстяк коллеге «прописные истины», — после серии убийств расшатана нервная система больной, и необходимо длительное стационарное лечение, чтобы вернуть человека к полноценной общественной и личной жизни!
Профессор Мартынов повернулся к высокому мужчине.
— И вы так считаете, коллега?
Мужчина с каменным выражением лица утвердительно кивнул головой.
— Для меня это ясно как божий день! — заявил суровый доктор, который скорее походил не на медработника, а на такелажника или работника морга.
Гвоздикову, до сих пор хранившую молчание, после высказывания высокого мужчины вдруг неожиданно прорвало.
— Если позволите мне сказать, — произнесла она, — то хотела бы как постоянная сиделка заметить, что у моей подопечной ярко выраженная депрессия иногда сменяется буйством и какой-то враждебной агрессивностью.
Профессор понимающе покачал головой.
— Забавный случай, забавный…
— Типичная мания преследования, — удовлетворенно заключил Геннадий Александрович.
Профессор снова покачал головой и, пододвинув стул поближе к кровати, весело произнес:
— Ну, а вы что скажете?
Катя, не вступавшая в разговоры медперсонала, быстро разобралась, кто есть кто, и поняла, что единственный ее шанс — старичок, который может вытащить ее из этого дерьма. Она посмотрела в умные и проницательные глаза профессора и, по-детски улыбнувшись, очень спокойно произнесла:
— А что можно сказать, уважаемый профессор, если даже вам затыкают рот?
Ответ был настолько неожиданным, что даже невозмутимый доктор побагровел и приоткрыл рот, обнажив золотые коронки. У остальных просто перехватило дыхание. Главврач с ненавистью посмотрел на Ершову, а потом перевел угрожающий взгляд на медсестру.
Гвоздикова сразу как-то осела под колким взглядом начальства, сжалась в три погибели и виновато улыбнулась: ее вины в том, что пациентка не потеряла здравый смысл и логику мышления, не было — она делала все по инструкции, следила за тем, чтобы подопечная пила все лекарства. Но почему оно не подействовало, для Гвоздиковой было такой же загадкой, как и для Реброва.
