Проклятие чародея | страница 2
Патриарх заговорил, и голос его на фоне мелодичных интонаций окружавших камень вардрулов казался непривычно низким и звучным. Лицо его не выражало никаких чувств, движение валиков окологлазных мышц было практически незаметно; и все же тусклость его плоти означала неизбывную печаль. Речь патриарха, по обычаям вардрулов, была простой и лаконичной. Что до содержания, вряд ли кто-нибудь из людей, даже вооружившись подстрочным переводом, смог бы истолковать значение фраз «Противовес Хдсжири» или «Знание Предков», как не постиг бы глубинного смысла последовавшей вслед за тем погребальной церемонии. Патриарх говорил с холодноватой бесстрастностью, отличавшей клан Грижни. Если бы не состояние хиира, можно было бы упрекнуть его за безразличие к утрате.
С заключительными словами панегирика патриарх сошел с Ораторского камня, и его место занял Грижни Инрл, чье выступление было кратким, но глубоко прочувствованным, поскольку он не обладал замкнутостью своего последнего сородича. За ним выступали вардрулы из других кланов. Патриарх не сводил глаз с тела сестры-супруги. Его голос не влился в гармонию созвучий, которыми вардрулы почтили отход Грижни Девятой к Предкам. Опущенное в воды погребальной заводи тело кануло на дно, дабы занять свое место среди умерших ранее сородичей. Приглашенные разошлись, оставив последних из Грижни наедине.
Патриарх сжал протянутую Инрлом светящуюся руку. Тонкие, почти бескостные пальцы оказались в тисках пальцев с жесткими костяшками. И в этот момент каждый из них испытал мощный прилив тепла, понимания, любви — всю ту неповторимую гамму чувств, какую способно дать лишь прикосновение родного существа. Патриарх ощутил преданность товарища, его печаль, но не только. Ему также передалось понимание того, что Инрл болен, и болен неизлечимо. Не за горами тот миг, когда и его старый учитель присоединится к Предкам. А значит, патриарх Грижни останется последним представителем своего рода. И его хиир, которому благодатная теплота сородича придала, было, яркость, еще сильнее потускнел.
Сияние Инрла от испытываемого сочувствия тоже несколько померкло, однако он воздержался от выражения соболезнования: слова тут были явно неуместны. Пожатие руки, напрягшиеся глазные валики да судорожное мерцание плоти значили куда больше, нежели любые словесные излияния. Вслух он только спросил:
— Ты хочешь уйти, дорогой ученик мой, славный патриарх?
— Пожалуй, останусь на время, — ответил тот. — Хочу говорить с Предками, и в общении этом, как знать, не встречу ли вновь мою драгоценную Грижни Девятую?