Белгородский отряд объехал холм, направляясь к единственным воротам в город, над которыми высилась полуразрушенная башня. Вокруг стен еще можно было отличить места прежних огородных наделов, снова заросших дикой степной травой. Трава покрыла и длинный ряд невысоких пологих холмиков. Явор молча кивнул на них Медвянке, и она с ужасом поняла, что там, под этими холмиками, лежат теперь жители и защитники Мала Новгорода. Где-то среди них пряталась и могила дядьки Ярца, и Медвянку потрясло их великое множество. Одно дело было слушать рассказы дружины о малоновгородском разорении или причитания беженцев оттуда, не принимая их слишком близко к сердцу, а совсем другое — своими глазами видеть эти холмики, под каждым из которых лежит воин, женщина, ребенок — десятки, сотни людей. Трава выросла над их прахом, равнодушным шелестом напевает над ними вечные песни степи, которой нет дела до людей, до их жизни и смерти. Такая трава так же колыхалась много веков назад, и спустя века она не изменит ни стебельков своих, ни напевов.
К воротам городища вместо дороги вела узкая, едва заметная тропинка, протоптанная в буйной, вольно разросшейся траве. Через глубокий сухой ров, окружавший город, была небрежно насыпана перемычка.
— Печенеги земли накидали, — сказал Медвянке пожилой гридь, Почин. — Раньше мост был, да рухнул, когда гады ползучие в город кинулись, — не выдержал их.
Отряд остановился, гриди спешились, один из них пошел по перемычке к воротам городища. Скоро он появился в проеме ворот и махнул рукой. Явор повел коня с сидящей на нем притихшей Медвянкой по тропинке к воротам, гриди потянулись за ним.
— Есть тут жив человек? — протяжно покрикивал шедший впереди. .
Миновав проем ворот под башней, Медвянка увидела коридор между двумя рядами срубов, шагов в двадцать длиной и узкий — три лошади в ряд едва могли пройти. Здесь было почти темно, только через щели разбитых срубов проникало немного закатных лучей, освещая остатки прежней неприступности, оказавшейся бессильной перед внезапным набегом.
Впереди, у выхода из коридора, возле приоткрытых ворот стоял старик в длинной серой рубахе и холщовых портах, с неподвижным лицом и погасшими глазами, едва видными из-под седых бровей.
Отведя створку ворот, он молча, без приветствия и поклона, пропустил белгородцев внутрь городища.
Там тоже царило запустение. Бросалось в глаза огромное черное пятно пожарища — здесь, верно, был воеводский двор с гридницами. Остатки обгоревших построек жители за зиму и весну растаскали на дрова, и прежний оплот безопасности города лежал теперь углем, пустым местом, без слов свидетельствуя, что само сердце крепости погибло.
