Я достал фоторобот.
– Знаешь его?
Она косится.
– Нет.
Ну вот, опять, я возмущен коварством судьбы, поймите, она противится всем моим попыткам дать судебному делу законный ход. Эта механическая рожа у меня в печенках сидит.
В бешенстве я рву фотографию и пускаю обрывки через клетушку любви.
– Ты злишься, лапа, – обращает внимание Белоснежка, которой ничто человеческое не чуждо.
– Да, я ищу одного типа, который мне должен деньги. Он был приятелем Греты, я надеялся его разыскать, и потом, ты видишь...
– Что ты предпочитаешь? – спрашивает меня любезная коммерсантка, вспоминая о своем профессиональном долге.
– Все, – говорю я, – но особенно прачку-недотрогу, форель в миндале и мельничиху-простушку...
– Ты шалун, – мурлычет она.
И перечисляет множество особых блюд собственного приготовления, одно привлекательнее другого. От варварской смоковницы до японской колыбели через венгерские щипцы для орехов и дырокол для сирени.
– Ты давно в этом дерьме? – вежливо спрашиваю я.
– Довольно давно, надо же зарабатывать на жизнь! Я отваливаю ей расхожих комплиментов, чтобы компенсировать отсутствие моих даров у ее холма Венеры.
– Понимаешь, Красавчик, – говорит она, – главное – это заиметь клиентуру. Мне повезло, что у меня кожа цвета кофе с молоком. Некоторые предпочитают, ты даже не можешь представить что. Ну, контрасты. Мой брат, например, он ушел из мирской жизни, найдя покой в Сен-Жермен-де-Пре28, хотя был ударником в оркестре... Контрасты, говорю тебе, блондины предпочитают брюнеток и лицей в Версале (Черт! Не числится ли и Берю среди ее постоянных клиентов?).
Продолжая разговаривать, она начинает разоблачаться. Но я смотрю на свои собственные бока. Они показывают десять часов в римских цифрах.
– Надо же! – говорю я. – Оставь, мне нужно вернуться к себе, я забыл про важную встречу.
– Так что, нет?
– Нет, только не обижайся, в следующий раз.
Она пикирует на свою сумочку.
– Я ничего не верну! – отчаянно заявляет она.
– Кто тебе говорит об этом?
Успокоившись, она расслабляется.
– Ты знаешь, это ведь быстро.
– Так говорят. Только это как с телевизором. Включаешь на пять минут, а сидишь два часа, даже если тебя кормят каким-нибудь производством презервативов.
Застежка-молния движется вверх. Ее платье снова закрывается, как кожура банана.
Она собирает обрывки фотографий, устилающие коврик, сотканный так же крепко, как интрига в пьесах Лабиша.
– Так оставлять нельзя, – объясняет она. – На прошлой неделе хозяин сделал мне замечание из-за одного клиента, который забыл свой бумажник в простынях.
