Мы подходили все ближе и ближе в поисках места, где приткнуться, между мелкими вспомогательными судами, дома росли и уже начали застить небо. Минута, редкая по силе и разбросу чувств, и сердце мое только что впрямь не билось о гортань (так здесь говорят), ибо чуть дальше, за причалами, я уже успел разглядеть знакомую фигуру, и — я ведь знал, что он придет нас встречать. Человек с сигаретой у рта, облокотившийся на машину «скорой помощи». Что-то едва уловимое в самой его позе спустило курок, задело струну, и я уже знал, что это Нессим, хотя лица не видел. И только когда мы ударились бортом о пирс, когда канаты потянулись на кнехтах и мы отшвартовались, я увидел, я понял наверное, едва не задохнувшись (узнав его понемногу сквозь камуфляж и маску, так же как чуть раньше я узнал Каподистриа), что это и впрямь был мой друг. Нессим!
Непривычная черная повязка на глазу. Синяя шинель вспомогательных служб, очень длинная, с гротескно подбитыми ватой плечами. Форменная фуражка, низко надвинутая на глаза. На вид он сильно похудел и, казалось, вырос со времени нашего последнего с ним свидания — может быть, эффект мундира, странного гибрида летной формы с шоферской ливреей. Мне кажется, он почувствовал мой взгляд и то, что я его узнал: он как-то весь подобрался, поднял голову и, оглядев причалы, заметил нас. Он бросил сигарету и пошел вдоль пристани быстрой своей, элегантной походкой, с нервической улыбкой на лице. Я помахал ему рукой, но он не ответил и только коротко кивнул на ходу. «Смотри, — сказал я, не без толики предчувствий не самых приятных, — вот, наконец, и он, твой отец». Она долго следила застывшим взглядом, широко раскрыв глаза, за высокой мужской фигурой на причале, покуда та с улыбкой не остановилась едва в шести футах от нас. Моряки всё возились с канатами. С грохотом ударились о берег сходни. Я все не мог никак решить: эта зловещая черная повязка на глазу, была она лишней или, напротив, подчеркивала прежнюю индивидуальность? Он снял фуражку и все с той же улыбкой, застенчивой, с оттенком горечи, пригладил волосы, надел фуражку снова. «Нессим», — сказал я, и он кивнул, но ответить опять не ответил. Девочка ступила на сходни, и внутри у меня воцарилось молчание. Она шла тихо, с выражением немого обожания на лице, очарованная не столько даже реальным человеком, сколько образом, привезенным с собой. (Что, неужто и впрямь поэзия реальней, чем наглядные истины?) И, выставив руки вперед, походкою лунатика, несмело хихикнув, дошла и уткнулась в него. Я шел за ней следом, и Нессим — он уже смеялся и обнимал ее — протянул мне руку; на руке недоставало пальца. Этакая клешня, ухватившая с лету мою ладонь. Он вдруг всхлипнул коротко и сухо и замаскировал всхлип под кашель. Вот и все. Девочка повисла на нем, как обезьянка, обхватив его бедра ногами. Я не знал, что сказать, и только все глядел в единственный его, все и вся понимающий глаз. Волосы у него на висках стали совсем седые. И ведь не пожмешь этакую вот руку без пальца так крепко, как хочется.
