Матушка родилась когда-то за границей привычной русской речи и говорила иногда очень и очень странно.
— Семь раз отрежь, один раз отмерь, — говорила Препедигна, и все спешили согласиться с ней.
С ней всегда и во всем немедленно соглашались, а тех, которые не хотели этого делать, давно уже и след простыл.
— И без пруда, — говорила Матушка, — не вытащишь рыбку из труда, а кто не ест, тот не работает.
Тогда она решила, что Синокрот вполне еще может стать монахиней, если научится отсекать свою волю и носить апостольник, а у меня путь другой.
— Поскольку ты писатель, — сказала Матушка, сморщив нос, — займешься летописью монастыря. Ты должен хорошо знать, как летописи пишутся, раз уж позволяешь себе заниматься подобной ерундой. Но учти: с этим послушанием не справишься, отправлю в Сибирь к епископу Гурию. У него не только писать, но и дышать не каждому позволяется.
Пока игуменья загибала пальцы, перечисляя все наши обязанности, я старался не слишком отчаиваться.
«Все будет хорошо, все будет просто отлично», — уверял я сам себя.
— Снявши волосы, по голове не плачут, — между тем закончила Матушка очередную пословицу и подняла руку для благословения. — Я дважды не повторяю.
О необходимости вставать из гроба, а также о том, как хорошо было Демосфену на морском берегу.
Думал я, что в Сибири люди без меня как-то живут. Живут себе без всякого предположения о моем возможном и внезапном прибытии. А ведь заявит Матушка властям отдельно взятого государства, что некий Скобкин, не имея паспорта, вторгся на территорию отдельно взятого монастыря, и всё. Примчится полиция, отвезет меня в аэропорт, загрузит в багажный отсек самолета, направляющегося в Сибирь. И на руках моих будут наручники, так что никуда я не денусь. Полечу в Сибирь, блюя от страха перед епископом Гурием.
— Здравствуй, Сибирь! — скажу я, выползая на сорокаградусный мороз в сандалиях и в T-shirt. — He скучала без меня?..
И больше я ничего сказать не успею, потому что повлекут меня к епископу Гурию, который живо зашьет мне рот суровой нитью, а шов для верности заклеит лейкопластырем. И стану я дышать через нос, хотя и очень трудно у меня это получается. И не выдаст мне епископ Гурий никакой одежды, поскольку не захочет впасть в грех расточительства. А если замерзну я и околею, то скажет епископ: «Бог дал, Бог и взял». И еще скажет неумолимый епископ Гурий, что не станет он меня, постороннего голодранца, отпевать. Так что придется мне вставать из гроба и просить милостыню на собственные похороны. Мыча просить или скуля, потому как рот мой будет зашит и заклеен, ноздри вырваны, а глаза выколоты. И выбитые зубы будут перекатываться у меня во рту, как морские камешки у юного Демосфена.
