А надо сказать, что в то время в Европе, в том числе и в России, среди учёных существовал «скромный стиль», своеобразная мода, что ли. Учёный, даже сделавший очень крупное открытие, вёл себя так, как будто ничего особенного не произошло, – мол, это пустяки, хотя все и понимали значительность работы. Этакое «скромное пижонство». И тут вдруг появилась «плеяда» учёных-суггесторов, которые даже маленькие, незначительные достижения раздували как только могли; делали, что называется, из мухи слона. Они шли и на прямые подлоги, фальсификации, но главным их оружием был плагиат, – они прямо-таки охотились за «плохо лежащими» идеями видных учёных. Таким охотником был и Эйнштейн, как он сам выражался, у него был «нюх на главное». Сидя, подобно пауку в своём патентном бюро, он и «вынюхивал» где и что плохо лежит (всё та же «методика» по сей день осуществляется лицами «все той же» национальности в патентных учреждениях почти всех стран мира. В советское время во ВНИИГПЭ /Всесоюзный институт государственной патентной экспертизы, сейчас это ФИПС, Федеральный институт производственной собственности/ не было ни одного сотрудника даже хотя бы внешне похожего на русского. Зато все заявки от русских /да и не только русских/ учёных и изобретателей буквально на следующий день публиковались в Израиле, а ещё через день в США. Самим же заявителям через полгода-год говорилось о бесперспективности их предложений, с одновременными намёками на их бездарность. Серьёзных протестов не было. да и не могло быть за их бесполезностью. Лишь однажды кого-то из пагенотоведов-"эйнштейноидов" некий обобранный изобретатель зарубил топором. Но по, понятно, ничего в «патентом гешефте» не изменило) из «главненького».
Научный мир Европы был ошеломлён и обескуражен, ведь было непривычно и неловко так носиться со своими трудами, да потом и обидно было видеть свои собственные «скромные» идеи, кем-то заимствованные и «пристроенные» в самом лучшем виде. Началось что-то типа «приоритетной» паники. Когда бум с теорией относительности набрал силу, заволновался и обобранный Пуанкаре, он начал выдвигать претензии к Эйнштейну по поводу приоритета, даже однажды высказал это ему при личной встрече. Понятно, что это было бесперспективным делом, за Эйнштейном стояла пресса, к тому времени уже надёжно схваченная и контролируемая еврейскими кругами.
Но вскоре тщетность этой борьбы сменилась её ненужностью. Пуанкаре. поразмыслив как следует над тем самым своим принципом относительности, ставшим теперь всемирно знаменитым «постулатом Эйнштейна». вздохнул с облегчением: «Слава Богу! Я был не прав!». Принцип этот оказался на поверку ошибочным, не всё в мире так уж и относительно, имеется и абсолютная система отсчёта. Но именно это прозрение, возможно, и привело к тому, что Анри Пуанкаре вскорости умер на операционном столе во время пустяковой операции. Успей он опубликовать свои соображения, судьба теории относительности оказалась бы под большим вопросом, уж очень велик был авторитет Пуанкаре.
