Tea? Беа? Что-то в таком роде. Снимок Салли и меня, щелкнутых кем-то из тех, с кем мы делили дом. Мы вдвоем на молу города, где все мы учились в университете. Я в черном, отвожу глаза, экзистенциалистская сигарета мрачно курится у меня между пальцами. Салли, пополнее и посексапильнее, чем она помнилась мне, слегка флиртует с камерой, искоса глядя в нее с легкой улыбкой. На единственном снимке Люси-подростка, который мне довелось увидеть, тоже сделанном кем-то из одноклассников, выражение ее лица практически такое же.
Лия, наоборот, смотрит прямо в камеру взглядом, который словно говорит: «Самая идея, что ты можешь оказаться способен пришпилить сложную, свободно самоизъявляющуюся, многогранную, эмансипированную женщину вроде меня с помощью своей примитивной мужской технологии, уже само по себе оскорбление именно того рода, которое я привыкла ожидать от тебе подобных». Значит, это Айлингтон начала семидесятых. Лия была моей первой, хотя отнюдь не последней представительницей класса женщин, особенно превалировавших тогда, — женщин, которые питали неприязнь к мужчинам, но вроде бы чувствовали необходимость обзавестись одним, а затем как могли портили жизнь и себе, и указанному мужчине, чтобы продемонстрировать, насколько омерзительна вся эта жалкая гнусность. Лия, безусловно, не собиралась ставить под угрозу свою уникальность, рожая детей, а поскольку уступка связанных с этим половых стереотипов символизируется женским оргазмом — тут я перефразирую ее риторику, — то ее взгляд на половые отношения тоже был амбивалентным. Теоретически она считала, что каждый «акт пенетрации» равносилен изнасилованию, и постоянно обвиняла меня в том, что я «навязываю» ей оргазмы. На практике она была самой требовательной партнершей из всех, какие у меня когда-нибудь были, особенно когда это касалось точных деталей, последовательности, длительности, приемов и последующих комментариев.
Но я тогда был молод, и Лия казалась мне вызовом, который минимум трое ребят в нашей компании готовы были принять, если я не справлюсь, а потому я мужественно держался на плаву. В конце концов она притворилась, что принимает мою точку зрения, все-таки решив, что, может быть, ей стоит обзавестись ребенком. Я немедленно с ней порвал. Трагедия любых близких отношений в том, что они меняют ваш взгляд на вещи, включая и самые эти отношения, а в результате вполне может показаться, что они вообще ничего не стоят. Я мог прощать Лие ее нескончаемые диатрибы и словесные поединки, да что угодно, только не ее превращение в бледное подобие той, с кем у меня с самого начала вообще не возникло бы желания знакомиться.
