Хуже всего было то, что совершенно незаметно, к большой досаде Беллы, о чем она и горевала со свойственной ей пылкостью, получилось так, что, наблюдая за мистером Боффином, она постоянно наблюдала и за секретарем.
«Неужели вот это не заставит его взглянуть на меня? Может ли быть, чтобы вот это не произвело на него никакого впечатления?» Такие вопросы Белла задавала себе столько же раз в день, сколько в нем было часов. Невозможно узнать. Всегда одно и то же застывшее лицо.
«Неужели он способен на такую низость — продать даже свой характер за две сотни в год?» — думала Белла. И потом: «А почему же и нет? Вопрос просто-напросто сводится к тому, кто чего стоит. Думаю, что я и сама продала бы свой характер, поступилась бы им, если б мне за это дали подороже». И снова она приходила в разлад с самой собою.
Лицо мистера Боффина тоже приобрело теперь непроницаемость, только иного рода. Прежнее простодушное выражение скрывалось теперь под маской хитрости, которая не позволяла разглядеть даже и добродушие. Даже улыбка его стала хитрой, словно он изучал улыбки на портретах скряг. За исключением редких вспышек раздражения или грубых хозяйских окриков, его добродушие по-прежнему оставалось при нем, но оно имело теперь неприятный оттенок подозрительности; и хотя в его глазах порою искрился смех и все его лицо улыбалось, он вечно сидел, обхватив колени руками, словно ему хотелось уберечь себя от кого-то, и он всегда был настороже, чтобы его как-нибудь не украли.
Украдкой следя за этими двумя лицами и сознавая, что это тайное занятие неизбежно должно наложить отпечаток и на нее самое, Белла пришла к выводу, что между всеми ними нет ни одного искреннего и правдивого лица, кроме лица одной только миссис Боффин. Оно стало ничуть не менее искренним оттого, что сделалось менее лучезарным, чем встарь, правдиво отражая в своей тревоге и печали каждую новую черточку, каждую перемену в Золотом Мусорщике.
— Роксмит, — сказал мистер Боффин однажды вечером, когда все сидели в его комнате и они с секретарем просматривали какие-то счета, — я трачу слишком много денег. По крайней мере вы тратите слишком много моих денег.
— Вы богаты, сэр.
— Нет, я не богат, — возразил мистер Боффин. Ответ был так резок, что почти равнялся обвинению во лжи. Но секретарь даже бровью не новел.
— Говорю вам, я не богат, — повторил мистер Боффин, — и я этого не допущу.
— Вы не богаты, сэр? — с расстановкой повторил секретарь.
