— Давай свою рюмку.
Петрус в задумчивости протянул рюмку для обычного столового вина.
— Другую! Тонкого стекла, несчастный! — вскипел генерал.
Петрус протянул рюмку из тонкого стекла, изящной формы и на удивление прозрачную.
Когда генерал наполнил рюмку, Петрус поставил ее перед тарелкой.
— Да пей же немедленно! — возмутился генерал. Петрусу и в голову не пришло, что вино может остыть или потерять аромат; он решил, что дядя беспокоится по одной причине: племянник ест не запивая. Итак, гастрономическую тонкость он сводил к уровню простой меры гигиены! Повинуясь дядюшке и чувствуя, что перец, которым был приправлен карри по-индийски, так и горит у него во рту, он перелил вино из рюмки в бокал, долил его холодной водой и выпил залпом.
— А-а, злодей! — взревел генерал.
— В чем дело, дядюшка? — чуть не испугался Петрус.
— Если бы твой корсар-отец не промышлял разбоем исключительно в Ла-Манше, я бы подумал, что он привез из Кейптауна груз констанцского вина или с черноморского побережья — полные трюмы токайского и ты был выкормлен из соски нектаром!
— Почему вы так думаете?
— А что я должен думать, несчастный?! Я наливаю тебе в рюмку прекрасного олафита, того самого, что был заложен в погреб Тюильрийского дворца в тысяча восемьсот двенадцатом, в год кометы; вино из моего собственного погреба по двенадцать франков за бутылку, поданное же в меру подогретым, оно цены не имеет, а ты его пьешь разбавленным водой! Франц, попытайся раздобыть сюренского и напои им моего племянника.
Потом с невыразимой грустью он прибавил:
— Франц, хорошенько запомни следующее: человек пьет, а животное напивается.
— Простите меня, дядя, — сказал Петрус, — я задумался.
— Очень вежливо с твоей стороны говорить мне об этом!
— Это не просто вежливость, это галантность. Я был рассеян, потому что у меня из головы не шел наш недавний разговор.
— Льстец! — бросил генерал.
— Нет, слово чести, дядюшка!.. Так на чем вы остановились?
— Понятия не имею. Знаю только, что я был чертовски голоден и потому мог наговорить глупостей.
— Вы сказали, что я напрасно избегаю светского общества.
— А-а, да, да… потому что, как ты сам понимаешь, мой мальчик, индивиду всегда нужно общество, то есть общая масса, тогда как общей массе, иными словами — обществу, индивиды не нужны.
— Эта истина бесспорна, дядя.
— Ну и что? Только бесспорные истины и оспариваются с остервенением. Пример тому — Колумб, у которого оспаривали существование Америки; Галилей, у которого оспаривали вращение Земли; Гарвей, у которого оспаривали циркуляцию крови; Дженнер, у которого оспаривали эффективность его вакцины, и Фултон, у которого оспаривали мощность пара.
