Пятнадцатого июня, день, на который было назначено открытие сезона рыбной ловли, приближался.
Браконьерские традиции Гишаров пошли на убыль у последнего представителя рода. Старый рыбак бережно относился к природе, и, несмотря на то что снисходительный закон предоставил ему полную свободу действий, он тщательно воздерживался от какой бы то ни было серьезной рыбной ловли в течение всего периода нереста.
Поэтому день, когда он мог впервые после долгого перерыва заняться любимым делом без каких-либо ограничений, был для папаши Горемыки подлинным праздником.
В этот день, садясь в лодку, он надевал самую чистую рубаху и парадную шляпу — старую рухлядь двадцатилетней давности, о которой он вспоминал лишь раз в году по этому случаю.
Кроме того, Франсуа Гишар требовал, чтобы и Юберта тоже принарядилась. Округа изменила свое лицо, но папаша Горемыка был не в силах изменить
свои привычки.
Вечером 14 июня, когда стало смеркаться, рыбак отправился расставлять свои верши, вентеря и удочки, а 15-го вышел из дома в парадной форме.
Людей на берегу было больше, чем обычно. Господа Батифоль, Падлу и Берленгар держались обособленно; Матьё-паромщик, его собратья-виноторговцы и прочие обитатели так называемого порта стояли у своих дверей — очевидно, все ждали какого-то важного события.
С тех пор как чеканщик последний раз видел девушку, он впервые встретился с обитателями хижины лицом к лицу — и г-н Батифоль и Юберта одинаково старательно избегали друг друга.
Поравнявшись с богатым соседом, папаша Горемыка нахмурил свои густые брови и что-то угрожающе проворчал. Чтобы отвести от деда беду, которую тот не преминул бы навлечь на свою голову, Беляночка поспешила привлечь внимание к себе; она с лукавым видом потерла свою щеку и начала напевать вполголоса песенку, припев которой «Оп-ля-у, оп-ля-ля!» как бы намекал на то, что произошло между ней и г-ном Батифолем.
Господин Берленгар был из тех людей, кого в определенных кругах называют «душой общества» — иными словами, дураком, присвоившим себе право смешить других,; демонстрируя глупость всех собравшихся, а в особенности свою собственную глупость.
— О-о! — произнес он, гримасничая, чтобы придать своему лицу насмешливое выражение. — По-моему, у этой курочки сложились серьезные отношения с нашим другом Батифолем!
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Аттила.
— Я хочу сказать, что, сдается мне, Батифоль, ты собираешься защищать не нашу рыбацкую честь, а скорее пылающий в твоей груди тайный огонь, которому ты прочишь блестящую победу, великий соблазнитель.
