Подпись отсутствовала; почерк незнакомый.
— О извращенное создание! — воскликнул принц и ударил по столу кулаком, да так, что письмо упало на пол.
После этого первого взрыва чувств, исходившего из самых глубин сердца, принц на какое-то время ошеломленно замер.
Но вскоре к нему вернулись дар речи и способность двигаться, он несколько раз широким шагом прошелся по комнате, восклицая:
— Значит, адмирал был прав!
И, бросив очередной взгляд на письмо, поднял его и кинул в кресло.
— Выходит, — продолжал он, возбуждаясь все больше и больше, — я был игрушкой в руках не имеющей себе равных кокетки, и та, что играла мною, — всего лишь ребенок пятнадцати лет! Я, принц де Конде, то есть человек, считающийся при дворе лучшим знатоком женских сердец, оказался одурачен коварными проделками маленькой девчонки! Клянусь кровью Христовой! Мне стыдно за самого себя! Меня провели точно школяра, и я провел три месяца жизни — три месяца жизни умного человека — в напрасном самопожертвовании, выбросил их на ветер бессмысленно и бесцельно, бесславно и бесполезно, три месяца я страстно любил распутную мерзавку! Я! Я!
И он поднялся, взбешенный до предела.
— Так вот, — продолжал он, — раз теперь я ее знаю, посмотрим, кто кого перехитрит! Будем вести игру до самого конца. Вам известна моя игра, прелестная девица, ну а теперь мне, в свою очередь, стала известна ваша. И, ручаюсь вам, я узнаю имя этого человека, не сумевшего довольствоваться тихими радостями!
Принц скомкал записку, засунул ее внутрь перчатки, пристегнул шпагу, надел шляпу и уже приготовился выйти, но тут его внезапно остановила какая-то мысль.
Опершись локтями о стену, он обхватил голову руками и на какое-то время глубоко задумался; затем, поразмыслив, снял шляпу, пустив ее лететь по комнате, вновь уселся за стол и вторично прочел письмо, столь резко переменившее его умонастроение.
— Дьявольское отродье! — воскликнул он, кончив чтение. — Обманщица и лицемерка! Одной рукой ты манишь меня к себе, а другой отталкиваешь! Ты используешь против меня, человека честного до глупости, все уловки адского двуличия, а я ничего не вижу, ничего не понимаю; по дурости своей я полагался на ее верность, будучи сам ей верен, и склонялся перед лживой добродетелью, будучи сам добродетелен. Ах, да, я плакал; да, плакал от досады; да, плакал он счастья! Лейтесь же, лейтесь теперь, мои слезы, слезы стыда и ярости! Лейтесь и смойте же пятна, какими покрыла меня столь недостойная любовь! Лейтесь и уносите, как уносит поток опавшие листья, последние иллюзии юности, последние чаяния души!..
