В поле я почувствовал спокойствие. Передо мной простирался огромный тихий луг, надо мною сияло безбрежное небо… Единственным, доносившимся до меня звуком, было журчание ручейка. К одиночеству трудно привыкнуть, но если кто-нибудь нарушит его хотя бы на день, к нему приходится привыкать сначала.
— О'кей, хорошенького понемножку, — сказал я, обращаясь к полю. — Все это было очень мило и, возможно, я еще многому мог бы научиться у этого парня. Но я не переношу толпы, даже если она настроена миролюбиво. Если же толпу раздразнить, она или распнет кого-нибудь, или начнет на него молиться. Прошу прощения, но с меня хватит!
Сказав это, я сам себя поймал на слове. Точно то же самое мог сказать и сам Шимода. Почему же он остался там? У меня ведь хватило ума убраться подобру-поздорову, а я вовсе не мессия.
Иллюзии. Что он имел в виду? Для меня это было важнее всего того, что он говорил или делал до этого. Когда он произнес эти слова, он был в гневе: «Все это иллюзии!». Он сказал это так, как будто всей своей яростной силой хотел втемяшить эту мысль мне в голову. Для меня это действительно стало проблемой, и мне был нужен ее дар, но я никак не мог понять, что же это означало.
Спустя некоторое время я развел костер и сварил себе что-то вроде гуляша из остатков соевых бобов, мяса, вермишели и пары сосисок в тесте трехдневной давности. Рядом с мешком для продуктов валялся чехол с инструментами, и сам не знаю зачем, я достал разводной ключ, начисто вытер его, и стал помешивать им гуляш.
Как я уже сказал, я был совершенно один, никто не мог меня видеть, и, ради забавы, я попытался погонять его по воздуху, как это делал он. Когда я подбрасывал ключ, и он достигал верхней точки, я моргал глазами, и у меня возникало ощущение, что на долю секунды он повисал в воздухе. Но вслед за этим ключ падал в траву или мне на колени, и весь эффект пропадал. Но это был тот самый ключ… Как это у него получалось?
Если это иллюзия, мистер Шимода, то что же тогда реально? И если вся эта жизнь — иллюзия, то зачем мы тогда вообще живем? В конце концов, я сдался, подбросил ключ еще пару раз и оставил это бесполезное занятие, после чего почувствовал радость, чуть ли даже не счастье, оттого что я был там, где был, и что я знал то, что знал. Пусть даже моих знаний и не хватало на то, чтобы объяснить существование вселенной или, хотя бы, на несколько иллюзий.
Когда я один, я иногда пою. «О, мы с тобой, старина „Флит“, — пел я, с любовью похлопывая биплан по крылу (напомню, что меня никто не слышал). — Мы избороздим все небо… Мы будем танцевать в полях, пока один из нас не сдастся… — музыку и слова я сочинял на ходу. — Но я первым не сдамся, старина… Пока ты не сломаешь себе крыло… И тогда я свяжу его ПРОВОЛОКОЙ… И мы полетим дальше… МЫ ПОЛЕТИМ ДАЛЬШЕ…».
