Тело лейтенанта, открытое лишь сверху, худощавее, чем я думал. Кожа — точно детская при этом свете, мягко-розовая. Вы лежите вместе, конечности обнаженно переплетены, беззаботно сцепились в сонном хаосе подушек, простыней и одежды, твоя щека у нее на плече, ее нога перекинута через твое бедро, одна рука легко легла тебе на грудь. Как беззащитны вы обе, моя милая, как не высказана ее командирская гордость, как не по-лейтенантски явлена ее доступность, как дремотно щека приладилась к плечу, взъерошенные темные волосы, вялый жест откинутой руки, сочный изгиб зада и мягкая чашечка ладони, все раскинулось и плывет над лавиной роскошных простыней, точно сцепившиеся обломки кораблекрушения в добром волшебном море.
Как ты невинна, как прекрасна, возвысившаяся над вооруженным разгулом, поглотившим нижние этажи, томная и невозмутимая в вашем общем безмолвном мире, спасенная в нежной цитадели сна. Я осторожно иду к изголовью, помня, где скрипит пол, пригибаясь, чтобы тень моя, брошенная свечами, не упала на безмятежное лицо лейтенанта.
Как жажду я слиться с вами обеими, беззвучно скользнуть к вам, нырнуть в ваше тепло, быть принятым ею, как и тобой.
Но я знаю, что этому не бывать. Лейтенант ничем не показала, что ее вкусы допускают такое единение или что она покорно согласится на то, чего желаю я. Мне следует довольствоваться тем, что я это наблюдал, видел то, что возможно увидеть, и глубоко затаить воспоминание. Этого достаточно. Понятия не имею, к чему приведет, к каким грядущим переменам обстоятельств или склонностей это выведет нас, но мы давным-давно договорились, что к подобным вещам следует относиться с разумной страстью, и риск себя оправдал. Лишь вознаграждаемый дрейф позволяет нам плыть вдвоем, лишь слабейшие узы оставляют вообще связанными. Наша обширная свобода — гарантия расслабленного единения, она удерживает нас внутри бурно бессистемных орбит, где более узкий круг взаимных соглашений скоро оторвал бы нас друг от друга.
С моей стороны эгоистично было так вламываться. Спите, прекрасные леди. Простите меня за эту толику наслаждения, что я урвал в отзвуках вас. Я уйду, оставлю вас в мире и, быть может, найду себе постель где-нибудь наверху.
С должной осмотрительностью я обхожу кровать, снова глядя под ноги, снова пригибаясь под траекторией света меж горящим свечным фитилем и веками лейтенанта.
Подо мною скрипит половица — там, где раньше ничего не скрипело. Ну конечно; я возле ковра, покрывающего оставленную снарядом дыру. Лейтенант сонно шевелится. Я широко шагаю с раздражающей половицы, и она, возвращаясь на место, резко трещит. Позади на кровати слышу внезапный шум, пугаюсь, начинаю оборачиваться и, лишенный равновесия, шатаясь, ставлю ногу на край ковра, решив, что дыра должна быть в центре.
