Пока Щербак вглядывался в ночь, Тимошкин подошел к кусту и повалился в снег. Усталость окончательно сковала все его тело, не хотелось ни думать, ни даже шевелиться. Рядом, опустив голову и тяжело дыша, сидел Блищинский.
– Понимаешь, чуть не в самые лапы угодили! – прерывисто заговорил он. – Хорошо, что этот обозник крикнул. Вот черт побери! Не хватало вчерашнего.
Щербак, всматриваясь в темноту, на несколько шагов отошел от куста и тихонько позвал:
– Эй, Здобудька!
– Напрасно! – сказал из-под куста Блищинский. – Не услышит.
Тогда Щербак крикнул громче.
– Ты что, сдурел?! – вдруг злобно зашипел писарь и вскочил на ноги. – А ну, замолчи!
Он бросился к наводчику, но тот, не обращая на него внимания, смотрел в ночную тьму и слушал. Тимошкин, конечно, понимал друга, – как было идти, оставив ездового под носом у немцев? Однако и ему от этого крика стало не по себе здесь, вблизи от врага. Правда, все думалось, что Здобудька вот-вот догонит и они пойдут вместе.
Но время шло, а ездового все не было. Ребята понемногу отдышались. Щербак с Блищинским, стоя, всматривались и ждали, Тимошкин же сидел под кустом.
– Ну, хватит! – нетерпеливо сказал Блищинский. – Дорога каждая минута. Пошли!
Почувствовав себя командиром, он забросил за плечо автомат и ступал в снег, полагая, что остальные двинутся за ним. Тимошкин нерешительно поднялся, но Щербак по-прежнему смотрел, слушал и не трогался с места.
– Пошли, пошли! Чего стоять? Может, его уже в плен взяли? Слышь? – настаивал Блищинский.
– Да иди ты! – сердито бросил Щербак. – Иди! Кто тебя держит? – Он ловко поддал плечом автомат и пошел во тьму, туда, где их застигла стрельба.
Блищинский нерешительно потоптался на месте и выругался. Тимошкин, еще не пришедший в себя от испуга и усталости, начал застывать на ветру и мелко дрожал.
– Надо было ему идти! – с нескрываемой досадой в голосе заговорил писарь, от холода притопывая на месте. – Глупо погибнет, и только. Разве найдешь в таком буране?
От этих слов у Тимошкина снова защемило внутри. Конечно, погибнуть было очень просто, а найти ездового вряд ли удастся. Но все же старый Здобудька для них – свой, батареец, как-никак третий человек из взвода, уцелевший в этом разгроме. Как же было бросать его на гибель в тылу врага?
– А может, он там лежит раненый? – недружелюбно сказал Тимошкин. Блищинский удивленно остановился, перестав мять сапогами снег.
– Ну и что же? Ты его понесешь, раненого?
– А что ж, бросить?
