В стране дремучих трав | страница 125



Но не тихо было у меня на душе. Все потерять — горько и больно. Но найти потерянное и снова потерять!.. Что же это? Потеря в квадрате?! Ощущения, переживания, боль, горечь аршином не измеришь, цифрами не подсчитаешь. Все так случилось потому, что я — маленький: мир вырос во много-много раз. Вот и стал я во много раз беспомощней. Кричи, бранись, плачь, — нет дела до меня ни шумящим деревьям-травам, ни Великой Медленной реке, ни всегда немому солнцу.

Сейчас, все припоминая, вижу, как жалок я был, когда бежал за последним листком и молил, упрашивал ветер — хоть этот, хоть один листок донеси до людей. Какая глупая, смешная просьба! Ну что из того, если ветер и донесет до людей какой-либо листок. Ведь люди, читая его, ничего не поймут. И как они его прочтут?

Вот некстати… Бумаги мало. Только начал писать новый дневник, а бумага кончается. Придется прервать начатое дело, побывать у бумажных ос…


Часть пятая

Человек спасает человека

На берегу речки запоздалых попреков

Итак, Думчев начал новый дневник и ушел за бумагой и чернилами.

Я кончил читать эти записи Думчева, когда солнце шло к закату и тени деревьев-трав становились всё длиннее и длиннее.

«Что теперь делать?» — спросил я себя. Конечно, надо передать Думчеву крупинку, возвращающую рост. А не лучше ли спрятать ее здесь, в доме-пещере, под пнем, а потом уже искать Думчева? Все не так! Зачем прятать то, что надо отдать? Ни на миг не расстанусь я с крупинкой, возвращающей рост! Обмотав крупинку плащом, я решил идти с узлом за спиной.

Думчев пишет, что он отправился за бумагой к бумажным осам. Гнездо бумажных ос совсем рядом, в нескольких шагах от пня, около которого я стою. Зачем же идти? Можно позвать. Я глубоко вздохнул, чтобы погромче крикнуть, но тут вспомнил, что крик мой потонет в шуме трав, как писк комара. Я ведь уменьшился, и поэтому пространство, которое отделяет меня от Думчева, неизмеримо выросло. Мне придется идти к гнезду бумажных ос долго, очень долго.

Я перенес записки Думчева в дом-пещеру и положил на место. В последний раз посмотрел я при мягком, неживом свете гнилушек на листы, исписанные рукой Думчева, и мысленно произнес: «Человек!» Это слово звучало у меня в голове, когда я вышел из пещеры. И все вокруг стало не таким страшным: «Здесь человек! Думчев!» И травы этой страны будто подслушали, как я произнес про себя «человек», и приветливо, радостно откликнулись.

Я видел, как они, длинные и внимательные, благосклоннее стали качать верхушками.