Я очень беспокоюсь о том, что болтаю без умолку, и до сих пор не назвал тебя колдуньей, ведьмочкой (а раньше, говорят, можно было писать "ведьмачка", что я с удовольствием и делаю), и не спросил, по нашему молчаливому уговору, как у тебя дела. Я не забыл твоего лица, для меня это очень хорошо; я не могу сказать даже, какого роста мои приятели, а мы с ними по десять лет знакомы, и я никогда не думал, что если макушка находится напротив глаз, то это значит, что человек ниже; соответственно, наоборот. А твоё лицо я вижу.
Часто - почему-то в окне. Символ ожидания? Hет, просто зная твоё любопытство, сложно представить тебя в серой комнате, например, и с фонариком, освещающим голые бетонные стены. Видишь, я всё говорю про этот фонарик с батарейкой-инвалидом, сейчас я ещё скажу про то, как носится за окном ветер, и круг замкнётся. Я снова не спрошу, как они, эти самые дела, и что там бывает - самые обычные, обыденные мелочи - всякие новые рецепты, занятия фэн-шуй и покупка комплекта пакетов для пылесоса и юридическая консультация между пятью минутами здоровой жизни и семью минутами на сборы в докторантуру. Как я тоскую по этому шквалу телефонных звонков! Мне хочется, ужасно хочется войти в какой-нибудь огромный магазин, вроде тех, в которых можно заблудиться, и которые чуть ли не нанимают постовых, и идти по отделу, скажем, канцелярских товаров, считая скрепки и хохоча.
Я такой, каким меня унесло в Жезказган. Со всеми этими искорками, из-за которых я теперь пишу вслепую, пытаясь нащупать батарейный отсек. Fiat lux, единственная, я произношу это не как напыщенный болван, а тихо и с самодельной гордостью, достойной лучшего применения.
Когда поднимался вот такой, как сейчас, ветер, лиственницы махали своими мягкими лапами и кричали мне "Беги, мальчик!", и я бежал, нёсся по бетонной тропинке, пока хватало сил. В моём маленьком черепе только звенела единственная мысль: остаться самим собой, стоя ногами на этой земле. Кто умеет ухватиться за куст полыни и выдернуть его, облив свои руки горьким ароматом, тот может стоять ногами на земле, на песке или на перроне, ища рядового из третьего пехотного, который побежал за водкой и сосисками.
Именно поэтому я избегаю говорить о тебе, потому что говорить лишнее лишь нагнетать сумрак слов, а за окном уже неприветливо щурятся светлые окна. Я знаю, что ты бы не одобрила этой моей поездки, но я тогда просто вытащил чемодан и сложил самое необходимое, заранее представляя себе, чем закончится для моей бритвы это путешествие.
