Но эти четверо никакого конкретного статуса не имели (беглецов на Бойле не существовало по определению). Уничтожать их вроде было и не за что, поощрять — тем более. Подобная неопределенность вносила разлад в машину, привыкшую действовать по четко заданной программе.
И всё же какой-то резерв самостоятельности у Смотрителя оставался, и он повёл себя по примеру сторожевой собаки, поступки которой определяются не только врожденными инстинктами, но и длиной поводка.
Боешники уже и не знали, что им делать — прощаться с жизнью или преспокойно возвращаться в нору, — когда Смотритель, совершив стремительный маневр, оказался в тылу у стаи и стал оттеснять её на середину улицы.
— Назад гонит, — буркнул Бадюг. — Опять в жернова. Урод проклятый…
— А давай не пойдем! — предложил Свист, впитавший гонор с молоком матери.
Стая замешкалась, и тогда воздух вокруг неё бесшумно полыхнул. Боешники заорали, заревели, застонали, завыли — ни дать ни взять хор новоявленных евнухов, только что подвергшихся кастрации.
— Наказывает, — прохрипел Темняк. — Порет, но не казнит… Это уже хорошо.
— Судить нас, наверное, будут, — предположил Тюха.
— Какой там суд! — возразил Свист. — Разве ты чересчур шустрых клопов судишь? То-то и оно! Если сразу не замучили, значит, на прежнее место вернут.
— Командир, а где же обещанное средство против Смотрителя? — напомнил Тюха.
— При мне, — ответил Темняк. — Повременить надо. Пусть Смотритель себя сначала во всей красе покажет.
— Ты ещё поцелуйся с ним!
— Пусть с ним Хозяева целуются. А мы завтра будем целоваться с самыми роскошными блудницами Острога.
Вскоре стая, подгоняемая беспощадным и бдительным конвоиром, достигла разделительной стены — последнего рубежа, который им удалось преодолеть на пути к свободе. Все тяготы, лишения и надежды предшествующих дней (а главное, ночей!) пошли насмарку.
Смотритель припал к невидимой, но явственно ощущаемой стене, и его медузообразное тело стало понемногу выпучиваться на ту сторону. Когда одна половина Смотрителя оказалась здесь, а другая там, он замер, как бы приглашая боешников следовать за собой.
Их вполне понятное замешательство, вызванное скорее новизной ситуации, чем строптивостью, было пресечено новым ударом боли, распространявшейся от Смотрителя, как круги по воде. Людям словно бы давали понять, что отныне их участью стало слепое беспрекословное повиновение.
Делать нечего, если провалился в дерьмо — ныряй глубже. Почти прижавшись к Смотрителю — его оболочка была холодной и скользкой, как стена самого глубокого колодца — боешники безо всяких помех перешли на соседний участок.
