— Пропустите меня… умоляю, дайте уйти!
— Не отойду ни на шаг.
Питер взял ее руки в свои. Удержать их больших усилий не требовалось. Она вся дрожала, так что с ней справился бы и ребенок. Успокаивая ее, он поднял руку.
— Вы же здесь погибаете, — мягко укорял девушку Питер. — Растрачиваете в этой золотой клетке самое безмятежное, самое счастливое время жизни. Это хуже смерти. Позвольте мне высказать голую правду. Если бы вы были не здесь, а среди людей, сотни мужчин каждый день расправляли бы плечи и клялись, что им явилось небесное видение!
— О-о, если вы заговорили в таких выражениях, что мне остается делать?
— Открыть уши и сердце и выслушать истину.
— Если я буду слушать вас, то ни на минуту не стану счастлива снова!
— Значит, признаете…
— Ничего не признаю!
— Я чувствую, как бешено бьется ваш пульс. Он дает мне знать, что вы мне поверили; что я сломал стену самообмана; что вы поняли, как невыносима жизнь в тюрьме, и что я показал вам открытое голубое небо.
— О-о, — вдруг простонала она. — Боже, помоги мне… и бедному дяде Фелипе!
Питер выпустил ее руки, и девушка снова опустилась в кресло и бессильно оперлась головой на руку. Им владело ощущение, будто он жестоко ударил ее. В своем стремлении сохранить остатки гордости и высокомерия она была прекрасна, но теперь, поверженную, он обожал ее всем сердцем. Питер упал на колени, ощутив исходивший от волос слабый аромат духов.
— Мэри, — произнес он, — если я и причинил боль, то только потому, что хотел вам счастья, какого вы еще не испытали. Я не смею мечтать о вас. Все, что я хочу, так это иметь возможность быть вам полезным — увести вас из этих стен и вывести в настоящий большой сад, и тогда целый мир увидит, что вы в этом саду самая чистая и благоухающая роза.
— Помолчите, — попросила она. — Я пыталась вас ненавидеть, но теперь вы вынуждаете меня простить вас, Питер Куинс.
Он молча ждал, восхищенно глядя на ее склоненную головку, и сердце его наполнялось любовью и печалью.
Наконец она заговорила:
— Одна просьба, Питер.
— Слушаю, — ответил он, чувствуя, что допущен к сердцу.
— Обещай не судить строго дядю Фелипе. Он всего лишь бережет меня от этого ужасного злодея — Тигра!
— И посему Тигр должен умереть. Раньше я не понимал, но теперь, кажется, разобрался. Тигр должен умереть… хотя бы потому, чтобы ты могла уехать со мной. Обещаешь мне, Мэри?
— Тише! — прошептала она, и он понял, что зашел слишком далеко.
Питер встал, поставил ее на ноги, и они стали прогуливаться в лунном свете по крыше. Внезапно она остановилась и сжала его руку:
