Жеан покинул замок, когда там уже спешно принимали меры, чтобы забальзамировать останки Орнана де Ги, которые разлагались так быстро, что врачи побаивались, как бы они не превратились в кучу тухлятины до восхода солнца.
Каменные изваяния святых на церковной паперти были накрыты черной вуалью. По улицам бродили группы самобичующихся с окровавленными плечами. Старушки-плакальщицы рвали на себе волосы с жалобными причитаниями.
Жеан поспешил вернуться в таверну «Черная кобыла», чтобы не видеть этого взрыва отчаяния, но и там его встретили печальные лица. Ожье, отталкивавший зевак, объяснил ему:
— Это Жакотта, одна из девушек борделя, любимица Гомело. Какой-то фанатик ударил ее ножом в грудь, сейчас она на последнем издыхании в комнате наверху.
Жеан не удивился. Можно было с уверенностью предположить, что в ближайшие часы гнев народа обрушится на всех, кто более-менее общался с отравителем Гомело.
Жеан поднялся на второй этаж. Зал с тюфяками заполнили девушки заведения, многие из них плакали. Жакотта лежала на тюфяке, окрашенном ее кровью. Ирана, стоя на коленях подле нее, прижимала к глубокой ране на ее груди комок корпии, липкой и красной.
— На нее напали в переулке за таверной, — пробормотала трубадурша. — Никто ничего не видел. Наверное, это какой-нибудь завсегдатай, знавший, что Жакотта пользовалась благосклонностью Гомело.
— Девушка что-нибудь сказала? — спросил Жеан.
— Она бредит. Потеряла слишком много крови до того, как ее нашли. Я послала за врачом, но не уверена, что он согласится прийти. Испугается.
Жеан наклонился над бедной девушкой. Когда Ирана меняла промокшую корпию на сухую, он рассмотрел рану, нанесенную острым предметом, ударом сверху вниз. Жакотта была красивой деревенской девушкой с белой кожей жительницы Нормандии, но теперь эта кожа посерела, цветом напоминая плохую свечу.
— Она пытается что-то сказать! — пронзительно закричала саксонка Ливия, показывая пальцем на рот несчастной.
Жеан приблизил ухо к бесцветным губам. Жакотта прошептала несколько слов, закрыла глаза и умерла.
— Что она сказала? — встревоженно спросила Ирана.
— Я не уверен, что правильно понял, — хрипло произнес проводник. — Она невнятно произнесла: «Меня убил попугай…»
— Как?
— «Меня убил попугай…»
Страшная фраза, непонятная. Она заставила задрожать всех присутствующих. Все знали о пристрастии барона к странной птице, привезенной им с Востока, — она сопровождала его во всех поездках.
Жеан вдруг вспомнил ужасный крик птицы, когда сеньор Кандарека выставил ее на обозрение любопытных несколькими днями раньше: «Ipse venenabibas». Сам пей свою отраву!
