— Не уходи, — попросила она.
— Я буду на диване в гостиной. Утром позавтракаем на Французском рынке. Если услышишь какой-то шум, не пугайся — это я. Я часто брожу по ночам, — сказал я и потушил свет.
Это была правда, я, как правило, плохо спал. Иногда из-за того, что в голове всплывали воспоминания о войне, но гораздо чаще бессонница наступала от одиночества. Даже святые отцы никогда не превозносили прелестей полночной бессонницы. Я посмотрел по телевизору три фильма подряд, пока за окном среди деревьев не забрезжил серый рассвет. Когда же я наконец уснул, то был уверен, что день не за горами и поэтому все мои ночные холостяцкие мучения, бесконечные самооправдания вкупе с алкогольными чудовищами успокоятся в обозримом будущем.
* * *
А около полудня позвонил тот, кого я считал самым непутевым в нашей семье, и попросил заглянуть на обед к нему в ресторан на улице Дофинов. В самом деле, мой сводный брат Джимми, которого люди принимали за моего близнеца, по-своему был джентльменом. Он обладал чувством юмора и справедливости, унаследованным от отца, и со всеми — равными и подчиненными — обходился уважительно. Всегда вовремя выплачивал карточные долги, а к женщинам относился почти с викторианским благородством, возможно, потому, что его мать была, как поговаривали, проституткой с Аббевилль-стрит, хотя никто из нас ее не помнил. Но в то же время он крепко увяз в шальных деньгах, которые крутятся на тотализаторах, в покере и в игровых автоматах, что привело его к не особенно прочной, но опасной связи с Дидони Джиакано.
Эта связь, а также беспечное отношение к ней Джимми сводило меня с ума, так же как и все, что он делал в жизни, чтобы доказать, с одной стороны, насколько мы разные, а с другой — что он мне не просто сводный брат и внебрачный сын моего отца. Но я никогда не мог долго злиться на него — не дольше, чем в детстве, когда его проделки оканчивались неизменно печально, после чего нам обоим доставалось.
Несмотря на то что он был на полтора года младше, мы все делали вместе. Мыли бутылки в протоке, подрабатывая на фабрике острых соусов, ощипывали цыплят на птицефабрике по десять центов за штуку. В боулинг-клубе мы выстраивали сбитые кегли, вынимая их из глубокой ямы, всегда забитой мокрыми от пота, проклинающими все на свете неграми, сбитыми кеглями и тяжелыми шарами, которые легко могли переломить большую берцовую кость, — мало кто из белых ребят мог такое выдержать. Но с фабрики острых соусов хозяин выгнал нас обоих, поскольку мы для него были на одно лицо, хотя именно Джимми выдумал мыть бутылки скопом в больших мешках, полоща их в протоке. С птицефабрики нас турнули после того, как он придумал способ ускорить процесс ощипывания, выпустил из клеток все шесть дюжин цыплят одновременно и погнал их во двор, где мы собирались забить их, а потом ошпарить в больших котлах; но птицы в панике полетели в окно, где был установлен большой вентилятор, и металлические лопасти изрезали их на мелкие кусочки.
