Роман уверен, что Колька опять что-нибудь затевает. Но что?
Посреди комнаты мать раскладывает грязное белье. В ночь стирать будет.
На сундуке сидят Настасья Яковлевна и бабушка. Настасья Яковлена поминутно прикладывается к табакерке и звонко чихает, вспугивая тишину. Она еще больше потолстела, обрюзгла.
За стеной новый жилец — маклак с рынка — дребезжит тихонько на балалайке и пьяным голосом гнусит:
Маруся, ты Маруся,
Тебе семнадцать лет.
Чего же ты скрываешь
Таинственный секрет!
— Да-а, дела, — вздыхает дед.
Колька перестает рисовать, поднимает голову и долго глядит в потолок. О чем он думает?
— Ну, а Александр-то пишет? — спрашивает Настасья Яковлевна, поправляя свой кроваво-красный повойник.
— Пишет, — говорит мать. — На прошлой неделе письмо прислал. В Галиции стоят, местечко какое — забыла. Пишет, что ничего, да уж какое там…
— Чтоб не волновалась, — говорит бабушка. — А где же там ничего, господи! Небось жмется в шинелишке…
— Ну, даст бог, вернется, — говорит Настасья Яковлевна.
Дождь шелестит за окном. Ползут без конца капли. Роман от скуки следит за ними и думает о ребятах. С наступлением осени развалилась дружная компания. Спиридоновы готовились в школу и по целым дням зубрили таблицу умножения. Женька тоже готовился в школу. Ему купили ранец, и он уже успел похвастаться. И Степка будет учиться.
Один Васька слонялся по двору, ничего не делая, да Роман все ожидал, когда мать выберет свободный день и отведет его в школу. Но матери все некогда.
Вот и сейчас она идет в прачечную на всю ночь.
Собрав белье, она связывает его в узел, потом, накинув платок, оглядывает комнату: не забыла ли чего.
Настасья Яковлевна вдруг тоже начинает суетиться.
— Ах ты, как засиделась! Пойдем, что ли? Дотащу узел-то до прачечной.
Мать берет корзину с дровами, Настасья Яковлевна — узел с бельем и лампу. Роман закрывает за ними дверь на задвижку. В квартире становится еще тише. Бабушка молится богу.
Сестра за занавеской спать укладывается. Один Колька сидит за столом. — Да-а, дела, — кряхтит дед.
Он, уже раздетый, сидит в нижнем белье на кровати, свесив ноги. Почесываясь, лениво разговаривает сам с собой:
— И что, в самом деле, сцепились? Хлеба, что ли, мало? Или земли не хватает? Эх, кабы мне волю, взял бы я этого Вильгельма, чума его возьми…
Бабушка, кончив шептать молитвы, раздевается, расчесывает жидкие волосы и, кряхтя, лезет под одеяло.
— Ложись ты, долбыня! — прикрикивает она на деда. — Долбит, долбит, из пустого в порожнее переливает… И ты бы ложился, — обращается она к Кольке. — Нечего зря керосин-то палить…
