— Плюнь, обязательно смажет, — взволнованно советовал Степка.
Роман плюнул.
— Бей, Васька! — закричали нетерпеливо вокруг. — Бей, только без подковырки.
И когда Васька присел и нацелился, собираясь разметать пятаком монеты, кто-то треснул его по шее. Васька перелетел через кон и ткнулся носом в землю.
— На шарап! — крикнул какой-то верзила и, нагнувшись, сгреб деньги.
— Назад! — завизжал Женька. — Отдавай деньги!
— Лупи «Саламандру»! — заорал верзила и схватил Женьку за шиворот.
— Бей «Саламандру»!
Мальчишки с ремнями и палками набегали со всех концов сада. Первый опомнился Роман.
— Отступай! — крикнул он и побежал к калитке.
Ребята выбежали на Троицкий проспект. Васька, бежавший впереди, остановился и замахал руками.
— Бери камни! Стой!
Оправившись от испуга, саламандровцы рассыпались по проспекту, готовясь встретить врага. Это были поповские мальчишки. Едва они выскочили из сада, саламандровцы рванулись им навстречу. Поповичи, словно струсив, попятились опять к саду.
— Вперед! — заорал Шурка Спиридонов.
— «Снетки» сзади, — пролепетал Женька, едва ворочая языком. Роман оглянулся и похолодел.
Сзади тихо, без криков и шума, набегали кантонисты, и было их видимо-невидимо.
Где тут защищаться! Бросились ребята во все стороны. Побежал и Роман, а за ним гнался белобрысый гимназист и звонко орал:
— Лови армяшку!.. Лови атамана!..
«Это про меня», — догадался Роман и припустил что было силы.
Но переулок кончался тупиком.
Заметался Роман, не зная, куда броситься, а сзади набегает человек десять, и впереди проклятый гимназист.
Кинулся Роман на гимназиста. Хлопнул раз, но тут его самого огрели палкой по спине, по ногам и начали лупить в двадцать рук. Тянули во все стороны, рвали Романову черкеску.
— Попался, черт! Будешь еще? Получай!..
И вдруг стенка распалась. Роман сначала ничего не понял. Только увидел, как разбегались во все стороны ребята, а он остался один на середине улицы. С угла на него надвигался городовой.
Роман метнулся было в сторону, но споткнулся и упал. Городовой зарычал, сгреб за шкирку Романа и потащил.
Роман заревел:
— Дяденька, миленький, отпусти!
— Я те отпущу, сукин сын! — ругался городовой. — Посидишь в каталажке, узнаешь!
И так было все дико: и солнце, и празднично разодетая толпа, глядевшая на Романа, который ревел и, упираясь, тащился за городовым, оборванный и избитый.
А черкеска, гордость атамана, висела лохмотьями. Одного рукава не было совсем, патронташи болтались оторванные, а полы были продырявлены.
