Он ответил печальной улыбкой, извинился, пнул табурет, тяжко прошлепал в мужскую уборную.
— У меня берут интервью, — сказала Стелла буфетчице. — Я выступаю в театре. Исполняю роль мальчика-царя, у которого отец Авлет флейтист.
— Везет же некоторым, — сказала буфетчица. И смахнула отверженные гренки в бак под стойкой.
День уже выцветал за окном. Из кухонных труб ресторана Раиса рвался дым, клубился над площадью, заглатывал искры подрагивающих трамваев.
Репортер вернулся с двумя билетами на документальный фильм. Сказал, что погибнет, если еще пять минут просидит на этом табурете. Сели в заднем ряду, смотрели хронику — Джек Гардинер теснил Брюса Вудкока, — потом мультики. Репортер поерзал на стуле, цапнул руку Стеллы, положил к себе на колени, крепко схватил за запястье. Она удивилась и сидела как каменная, а пальцы ее тем временем очутились в его расстегнутой ширинке. Злобный волк на зыбком экране изо всех сил старался сдуть с лица земли домик трех поросят. Репортер прикрыл руку Стеллы своим котелком.
Она тщательно исследовала свою совесть, стараясь определить, виновата ли она в странном поведении спутника. Каждый вечер, когда она объявляла: «Приготовиться к выходу», Ричард Сент-Айвз затаскивал ее в свою гримерку, клал к себе на колени и шлепал по попке рулоном «Театральной жизни». Только еще вчера Десмонд Фэрчайлд, услышав, как она объявляет начало спектакля, выскочил из сортира, не вполне застегнутый. В обоих случаях не проявлялось той грубости, как в теперешнем поведении репортера, но она не сомневалась, что суть тут одна. Дело в степени. Интересно, случалось такое с мисс Бланделл или с Бэбз Осборн?
Она хотела выдернуть руку, но он держал крепко. Взгорок под ее пальцами был нежный и все-таки твердый: железный кулак в замшевой перчатке. Применяя к своей незадаче то, что Мередит называл толикой философствования, она размышляла о различиях в мужской и женской одежде. Брюки у них, наконец поняла она, скроены так не потому, что прикрывают дурацкие ноги, а потому, что мужчины вечно начеку, как бы куда не делась их драгоценность. Им надо всегда иметь возможность мигом убедиться, что она у них на месте. Самое удивительное, что им для этого требуется еще и свидетель.
Репортер сдвинул шляпу и протянул Стелле носовой платок.
Странно, разве она чихала? У нее действительно начинался насморк. Вдруг он испустил могучий вздох, будто из него выкачали воздух. Весь стал как будто меньше. Это его самое уж явно скукожилось. И сразу почти он заснул. Она осталась одна — со студенистой сморщенной штукой в липких, перепончатых, как у гуся, пальцах.
