— Да, она твоя жена, это верно, — зловещим эхом откликнулась леди Хэрриет. — И второй ребенок тоже твой. Помни, однако, что это отродье в один прекрасный день может стать причиной гибели всего твоего рода!
— Я принял решение! А посему, женщина, удались отсюда! — грозно молвил сэр Эдгар, чувствуя, как улетучиваются все приятные мысли, вызванные проявленным им великодушием и предвкушением радостей от близости с женой.
Леди Хэрриет никогда прежде не боялась сыновнего гнева, не устрашил он ее и теперь.
— Тебе бы следовало пометить ее. Ту, вторую. Они так похожи друг на друга, что нужен хоть какой-то знак различия. Пометь вторую дочку, чтобы знать, кого ты должен опасаться, — мой тебе совет!
По прошествии лет сэр Эдгар неоднократно сожалел о содеянном, однако ни разу не обмолвился об этом и словом.
А тогда он торопливым шагом вернулся в покои роженицы и потребовал, чтобы служанки доставили ему близняшек. Леди Элла спокойно спала, пребывая в полнейшем неведении о происходящем. Первую девочку, которую леди Элла уже назвала Беатрис, сэр Эдвард осмотрел чрезвычайно тщательно, отмечая про себя все особенности ее внешности: крохотный подбородок, пухлые щечки, темные глазки, пушок светлых волос на головке.
Вторая девочка — она пока продолжала оставаться безымянной — была абсолютной копией своей сестры. Даже бровки она хмурила точно также, как Беатрис, и ушные раковины у нее были такой же формы. И сэр Эдгар, отчаявшись найти хотя бы малейшее отличие между сестрами, решил последовать совету матери. Чувствуя себя не лучшим образом, он раскалил на пламени свечи перстень с печаткой и притиснул горячий металл к нежной коже ребенка.
Девочка дернулась и подняла крик — такой громкий, что он мгновенно разбудил ее сестру Беатрис, которая тотчас принялась ей вторить. Но Эдгар де Валькур и бровью не повел, продолжая прижимать перстень к ножке дочери, пока в комнате не запахло паленым. Потом он отнял кольцо и оглядел дело рук своих.
Чуть дымившийся багровый шрам обезобразил нежную кожу ребенка. Это зрелище, как и пронзительные крики, вырывавшиеся из двух детских ротиков, напомнило вдруг Эдгару де Валькуру о душах мучающихся в аду грешников, которые корчатся в неугасимом адском пламени, вопят от боли, сгорают и снова возрождаются для мук — еще более горших. Его большое сильное тело содрогнулось от ужаса, и в течение минуты он раздумывал — не последовать ли, пока не поздно, совету матери и не избавиться ли от ребенка совсем? А вдруг хоть что-то из того, о чем она говорила, сбудется? Жена Эдгара шевельнулась во сне, и де Валькур в который уже раз передумал. Элла не простит ему убийства дочери. Она будет вечно пребывать в печали и вряд ли допустит его до себя.
