Посему не следует особенно удивляться, что у меня нет близких друзей. Ни одна живая душа не знала обо мне правды — откуда же взяться задушевной близости? С одними я играю в шахматы, с другими в покер. Есть такие, с кем хожу на состязания по боксу или на футбол. Есть женщины, с которыми я обедаю, есть женщины, с которыми хожу в театр или на концерт. С некоторыми из них время от времени делю ложе. Давненько в моей жизни не было мужчины, которого можно было бы назвать настоящим другом; так же давно не было у меня и прочных связей с женщинами. Современная болезнь человечества — отчуждение — усугубляется у меня характером профессии, требующей одиночества и полнейшей тайны.
У меня никогда не было повода сожалеть об этом, если не считать тех ужасных ночей, которые бывают у каждого из нас, — когда твоя компания вдруг становится самой паршивой компанией на свете, и оказывается, что тебе некому позвонить в три часа ночи. Теперь все это означало, что в целом свете нет человека, которого я мог бы попросить спрятать меня. Хотя что толку, даже если бы такой человек и был. Полиции ничего не стоит вычислить друга или любовницу и нагрянуть туда через час после меня. Да, такие вот дела...
— Повернуть или не надо? — Голос таксиста вывел меня из раздумий. Он остановил машину и глядел на меня сквозь плексигласовую перегородку, защищающую его от возможного нападения пассажиров, склонных к насилию.
— Семьдесят первая и Уэст-энд, — объявил он. — В эту сторону или в другую?
Я молча заморгал в ответ, поднял воротник пальто и втянул голову, как испуганная черепаха.
— Ну так что, — сказал он терпеливо, — повернуть или не надо?
— Валяй.
— Что «валяй» — поворачивать?
— Поворачивай.
Шофер переждал поток машин, потом рванул с места, сделал запрещенный левый поворот и плавно подкатил к моему подъезду.
Ну что, подняться мигом, взять кое-какую одежду, отложенные деньги и — бегом назад? Ни в коем случае!
Шофер протянул было руку, чтобы поднять стрелку, выключающую счетчик.
— Постой, — сказал я. — Поезжай в Нижний Манхэттен.
Его рука замерла над желтой стрелкой, как колибри над цветком; потом таксист отвел руку и удивленно повернулся ко мне:
— В Нижний Манхэттен?
— Ну да!
— Разонравился этот дом?
— Я его другим помню.
В глазах таксиста появилось особое, настороженное выражение, свойственное ньюйоркцу, когда человек понимает, что имеет дело с психом.
— Вот оно что!.. — пробормотал он.
— Теперь ничего нельзя узнать, — уверенно вошел я в роль. — А этот квартал вообще довели до ручки.
