— Слышали? Всю ночь бредит он, — прошелестел сдавленный шепот за спиной, и тут, оглянувшись, она неясно различила в полутьме Свиридова.
Он сидел на ветвях неподвижно, сутуло и, продрогший, невыспавшийся, укутанный в плащ, похож был на большую нахохленную птицу, странно светились его белки, и ей со страхом показалось, что он сидел так всю ночь, ждал чего-то.
— Вы что-то хотите мне сказать? — спросила Аня намеренно холодно и спокойно.
Он качнулся вперед, словно толчком разбудили его, белки его лихорадочно скользнули по Кедрину, по лицу Ани, и он, хрустнув пальцами, заговорил сиплым прыгающим голосом:
— Я больше вас видел, пережил, я в отцы вам гожусь, у меня тоже дочь. Зиночка, десять лет, и я с точки зрения психологии и вашей неопытности понимаю вас: молодость и самолюбие…
Слегка покачиваясь, он говорил так, точно обвинял в чем-то Аню, точно она была виновата в своей молодости, и горячее шумное сопение его было беспокойным, раздражающим ее.
— Вы отказываетесь… — заговорил он опять, — отказываетесь плыть и не отдаете себе отчет, чем все кончится. Сидеть ждать? Не-ет, Анечка! Мы оба рискуем, очень рискуем, вы даже не знаете как! Его в больницу немедленно надо, жутко подумать: сутки без сознания! И мы тут… — Он сглотнул, повел бровями на Кедрина, договорил со страстной убедительностью: — Аня, вы молодой врач, неопытный… а это страшная болезнь мозга, с таежным энцефалитом немедленно изолируют! Вы, может, не в курсе, а я знаю, знаю!
Она смотрела на него с пристальным удивлением.
— Вот что, Свиридов, — через силу равнодушно сказала Аня, поняв все. — Замолчите, я вас прошу. Езжайте, ради бога, я теперь справлюсь и без вас.
Он с плохо скрываемым облегчением качнулся взад и вперед, комкая лицо какой-то подобострастной улыбкой, заговорил быстро:
— Анечка, это единственное разумное решение, через три дня я буду в партии и нажму на все педали! Только, умоляю вас, милая, поймите же правильно. Я немедленно пришлю катер, но не думайте, не думайте, Анечка, что одному на плоту мне будет так уж легко! Это было бы заблуждением!..
— Уезжайте быстрей, сейчас, — повторила она и отвернулась.
Она не видела, как он, затрещав ветками, поднялся, спешащими движениями застегивал плащ и, прихрамывая, пошел к выходу, выговорив тихим заискивающим голосом:
— Я плот осмотрю, Анечка. Постараюсь сейчас.
Она не повернулась, ничего не ответила, горькие обидные слезы душили ее.
