За это время он несколько раз терял сознание, его вывернуло наизнанку, когда он наглотался грязной дождевой воды в той бочке, куда этот проклятый илсиг, все время грозившийся его убить, медленно опустил его головой вниз. Подождав, пока Крит не начал задыхаться, он вытащил его, а потом опустил в воду.
И еще раз. И еще. И еще… Время от времени мучитель опускал его не в бочку, а на пол и позволял ему, связанному по рукам и ногам, некоторое время полежать там, и Крит валялся на грязном полу, тяжело дыша, весь в собственной блевотине.
Сперва Крит пытался кричать, но потом совершенно охрип и утратил всякую гордость. Он надеялся лишь на то, что по крайней мере человек десять его стражников уже рыщут повсюду и могут случайно услышать его голос; и тогда они вышибут дверь, ворвутся сюда и… Однако этот подвал — интересно, где он находится? — был явно расположен глубоко под землей, ибо сюда совершенно не проникал дневной свет и постоянно горела лампа; к тому же стены подвала были обшиты чем-то мягким и отлично поглощали все звуки — вряд ли на улице может быть что-то слышно, если тут поблизости вообще есть какая-то улица…
Этот «добропорядочный и честный горожанин», у которого сын якобы попал в беду, сделал то, чего Крит от него никак не ожидал: зашел сзади и ударил его в шею чем-то острым, как жало, отчего у него подогнулись колени и он рухнул, став беспомощным, как ребенок, на мостовую, а «добропорядочный и честный горожанин» принялся избивать его ногами, стараясь попасть в пах, в живот или в голову, вскоре у него потемнело в глазах и он перестал соображать, как долго продолжается это истязание и за что его бьют.
В данный конкретный момент ему хотелось лишь одного: чтобы можно было наконец наполнить воздухом легкие. Воздуху мешала проходить липкая, густая и пузырящаяся гадость, которой у него забиты были нос и рот. А в таком положении — вися вверх ногами — он никак не мог как следует вздохнуть, кровь стучала в висках и в горле, а в животе была такая резь, что мутились мысли.
Веревка внезапно ослабла, и он упал, сильно ударившись затылком, отчего снова потерял сознание.
А когда очнулся, то обнаружил, что полулежит, прислонившись к чему-то большому и тяжелому, а тот сумасшедший сидит перед ним на корточках, по-прежнему не выпуская из рук ножа, и что-то говорит ему.
— Я не собираюсь тебя убивать, — услышал Крит. — Ты, конечно, попытаешься узнать мое имя, но учти: я тебя убивать не буду. И ничего тебе не скажу — так что твоим дружкам не за что будет уцепиться. Ни имени, ни преступника. Ведь мы, илсиги, все на одно лицо, не так ли, скотина?
