Предположим, что карта скрывает тайну какого-либо сокровища, тогда возникает новый вопрос: какого именно?
План определенно военный, значит сокровища как-то связаны с кампанией Бонапарта. Легко предположить, что кто-то, возможно, в самый разгар сражения сбросил в реку драгоценности. Ходили слухи, что войсковая казна Наполеона и сокровища, награбленные им в ходе похода, были по его приказу где-то затоплены, но следов их обнаружить не удалось. Вполне возможно, что именно Радевич и стал их единственным счастливым обладателем, а потому и убрал свидетелей. Тогда что же отмечено на карте? Если дела минувших дней, то особой ценности она не представляет, кроме как в качестве вещественного доказательства, а драгоценности ищи — свищи! А вдруг Радевич перепрятал казну?!
Совершенно ясно, что в скором времени новоявленный Крез, любезный Родион Михайлович, хватится утерянной им карты, если до сих пор не хватился. Вот тогда-то мне и несдобровать, это ясно, как божий день.
От этих мыслей сделалось на душе как-то нехорошо, я бы даже сказал, что жутковато. Мой монашеский кабинет привиделся мне подобием некоего средневекового склепа. Вопреки тому, что моя вера учила меня совсем иному, я все же испытывал тревогу. Но седьмая заповедь вольного каменщика взывала к любви, и возлюбленной была… сама смерть. Так что ее я не страшился, только переживал за Миру с Кинрю, которые оказались невольно втянутыми в эту историю.
Наутро мне полегчало настолько, что я велел закладывать экипаж, не обращая внимания на протесты Кинрю и причитания Миры. В конце-концов японец перестал со мной спорить и отправился собираться в дорогу. Мира обиделась, надула пухлые губы и перестала со мной разговаривать. Я заметил, что, несмотря на свою религию, индианка в тайне от меня послала горничную Матрешу во Владимирскую церковь поставить свечку за здравие, а сама уединилась в библиотеке со своими ведическими книгами.
Кинрю оделся довольно быстро и фланировал перед окнами по парку, пока я собирался, как вор на ярмарку. В этот раз я тоже прихватил с собой пистолет, так как дело, на мой взгляд, стало принимать оборот серьезный. Я не сомневался, что Кинрю вооружился не хуже.
Дождь продолжал накрапывать, и я, найдя оправдание в болезни, оделся как только можно теплее, водрузив на себя зеленый фрак с бархатным воротником, нанковые брюки и осеннее пальто с воротником на шелку, а также добротный черный цилиндр.
Всю дорогу до Орши я развлекал себя тем, что поглощал в несметных количествах шоколадные конфеты из бонбоньерки и делился с Кинрю, который жалел, что не прихватил с собой шахматы, своими догадками.
