Приятель Лоремари каким-то чудом попал на процесс Адама фон Тротта, Ханса Бернда фон Хафтена (старшего брата Вернера, адъютанта Шелленберга) и других. Лоремари ждала снаружи в машине. Когда Тони вышел, он не выдержал и заплакал, понимая, что видел этих людей в последний раз.
Все обвиняемые признали, что хотели убить Гитлера. Хафтен сказал, что если бы он мог, то попытался бы сделать это снова. Адам говорил, что хотел положить конец войне, и признал, что вел за границей переговоры с представителями враждебных держав.
Мисси вспомнила, как при их последней встрече Адам сказал, что будет все отрицать, для того чтобы выпутаться и начать все снова. Видимо, доказательства их вины были неопровержимы.
Она добрела до здания министерства и поднялась к сослуживцам и друзьям Адама, которые не состояли в числе заговорщиков, хотя и разделяли его убеждения. Оказалось, что они установили связь с одним из полицейских, который присутствует при казнях, и тот уверял, что Адам еще жив, но все остальные мертвы.
Итак, фон Тротта пока оставили в живых — видимо, из него надеялись вытянуть еще какие-то показания. То есть ему предстояли новые пытки. Представив это, Мисси вдруг подумала, что теперь она желает своему любимому скорейшей смерти, которая более милосердна.
Об этом она непрерывно размышляла долгими ночами, когда не могла спать и бесконечно упражнялась на аккордеоне, вспоминая старые любимые танго, пытаясь научиться играть вслепую, одурманивая себя музыкой, чтобы избавиться от кошмаров, которые не отступали от нее ни на минуту.
Она худела не по дням, а по часам, чувствуя себя плохо, как никогда. Впрочем, думать о своем здоровье, о своей жизни ей было просто совестно. Она думала о смерти Адама.
О его неминуемой смерти…
Однако Мисси ошибалась, думая, что казнь заговорщиков спасает их от мучений.
Было сделано все, чтобы продлить их!
Поскольку в Германии не было виселиц (обычно казнили путем отсечения головы), то к железной балке, имевшейся в потолке камеры для казней тюрьмы Плетцензее, прикрепили обыкновенные крюки для подвешивания мясных туш. Казни снимали на пленку; освещая камеру софитами. На них присутствовали главный прокурор рейха, несколько охранников, два кинооператора и палач с двумя помощниками. На столе стояла бутылка коньяка — для зрителей. Осужденных вводили по одному, — палачи надевали им на шею узел (Гитлер распорядился заменить веревку фортепьянной струной, чтобы смерть наступила не от перелома шеи, а от медленного удушения), и пока они бились в судорогах (некоторые целых двадцать минут!), а кинокамеры стрекотали, палач, известный своим циничным юмором, отпускал непристойные шуточки. Потом пленку доставляли в ставку Гитлера, чтобы тот мог потешить себя. Зато один из кинооператоров сошел с ума…
