Он осекся, отвернулся, стиснул кулаки.
Анастасия, обмерев, смотрела на его худую сгорбленную спину. Первый раз на ее памяти муж так грубо отозвался о матери. Прежде говорил о ней, может быть, и без особой любви и даже без почтения, но хоть видимость приличий соблюдал. Ясно теперь: позорная тайна, тяготевшая над его происхождением, слухи, что он сын не князя Василия Ивановича, а любовника Елены Глинской, Ивана Овчины-Телепнева, до сих пор терзает царя.
— Христос с тобой, государь Иванушка, — пробормотала Анастасия ошеломленно. — Ты что же думаешь: если, не дай бог… — она поспешно перекрестилась, — я сразу полюбовника к себе в ложницу покличу? Да ведь у меня никого нету в целом свете, кроме тебя, неужто ты не знаешь?
Это признание почему-то подействовало на царя, как удар плетью. Он так и передернулся, обернувшись к жене с выражением новой, незнакомой ярости на лице.
— Ну, свято место не бывает пусто, — буркнул, неприятно гримасничая в безуспешных попытках унять дрожь левого века: дергало его, стоило лишь ему взволнаваться, с тех самых пор, как на глазах погиб сын. — Нету никого, говоришь? Как это — нету? А Васька, за которого ты меня слезно молила, выпрашивала местечко ему потеплее да подоходнее?
— Какой Васька? — растерянно спросила Анастасия, начисто позабывшая о своей недавней просьбе за дальнего родственника (мать беспрестанно досаждала мольбами пристроить его на теплое место).
— Васька Захарьин, — с деланой улыбкой пояснил муж. — Тот самый сударик твой прежний, что некогда тебе грамотки писывал да под кустик сманивал.
— Что-о?!
— Что слышала. Ну да ладно! Я нынче добрый. Хватит, в самом деле, на женину родню серчать. Сменю гнев на милость — дам Захарьиным при дворе новые места! Так что не печалься и не кручинься, радость, будем веселиться. Эй, дураки! — вдруг взвизгнул он. — А ну, сюда! А ну!..
Дверь распахнулась, и в опочивальню с глупым гомоном и воплями ввалились две нелепые фигуры.
Одного, согбенного от рождения и обладавшего непомерно большой головой, знали в Кремле все. Это был первый царский дурак Митроня Гвоздев.
Второй шут был не горбун и не калека — высокий, статный, молодой еще человек с правильными чертами нелепо размалеванного лица, которое вдруг показалось царице знакомым. Не веря своим глазам, она ахнула, прижала ладони к щекам…
— Как ты и просила, сыскал я твоему любимцу новую должность, — медоточивым, дрожащим от злого смеха голосом сказал Иван Васильевич. — Да какую! Самую что ни на есть очестную да хлебную! Будет при царе день и ночь, у порога царского спать, со стола государева есть… обглодыши мои догладывать. Завидная доля! Митроня не даст соврать — сладка жизнь при мне, да, Митроня? — Царь схватил уродливого шута за ухо, беспощадно вывернул.
