— Боже! — воскликнула в ужасе госпожа Бертран.
— Жестоко? — переспросил Наполеон. — Я по природе своей не жесток. Но сердце государственного человека — в его голове. Он должен быть холоден как лед.
— Ваше величество очень дурного мнения о людях.
— Да, можно сказать. II faudrait que les hommes fussent bien scélérats pour l’être autant que je le suppose.[59]
— Но ведь есть и честные люди.
— Есть, конечно. Il у a aussi des fripons assez fripons pour se conduire en honnêtes gens…[60] Тот, кто хочет править людьми, должен обращаться не к их добродетелям, а к их порокам.
Наступило молчание. Даже светский Монтолон не находил темы для продолжения разговора.
— Что, однако, трудно было бы объяснить и верующим людям, и атеистам, — вдруг сказал Наполеон изменившимся голосом, — это моя жизнь. Я на днях ночью припомнил: в одной из моих школьных тетрадей, кажется 1788 года, есть такая заметка «Sainte Hélène, petite île». Я тогда готовился к экзамену из географии по курсу аббата Лакруа… Как сейчас, вижу перед собой и тетрадь, и эту страницу… И дальше, после названия проклятого острова, больше ничего нет в тетради… Что остановило мою руку?.. Да, что остановило мою руку? — почти шепотом повторил он с внезапным ужасом в голосе.
Страшные глаза его расширились… Он долго молча сидел, тяжело опустив голову на грудь.
— Но если Господь Бог специально занимался моей жизнью, — вдруг произнес император, негромко и странно засмеявшись, — то что же Ему угодно было ею сказать? Непонятно… Двадцать лет бороться с целым миром — и кончить борьбой с сэром Гудсоном Лоу!.. Я знал в начале своей карьеры одного странного старика… У него было несколько имен, и никто точно не знал, кто он, собственно, такой. Даже моя полиция не знала. Шутники называли его вечным жидом. Позже я потерял его из виду, так и не знаю, куда он делся. Он мне предсказывал мою карьеру. Я теперь вспоминаю его мысли… Умный был человек и проницательный, а делать ничего не мог. Может быть, не хотел. А может быть, и не умел… Мне он все предсказывал, что меня погубит вера в славу… А вот слава меня одна и не обманула. Все обмануло, а слава нет. Уж историк-то меня кругом обелит и оправдает…
Он опять замолчал.
— Oui, quel rêve, quel rêve que ma vie[61], — повторил он.
— Пути Божий неисповедимы, — заметил граф Бертран после продолжительного молчания.
Наполеон поднял голову и долго неподвижным взором смотрел на гофмаршала.
— Я больше не задерживаю вас, господа, — произнес он наконец.
