Один из рассказчиков в роте Подопригоры – красноармеец Сеня Бесфамильный, в шутку прозванный друзьями «Заводной», в прошлом беспризорник, так красочно развернул картину посадки самолета, что слушавшие его чуть не забыли про еду. Но тут Куделин, которому уж очень хотелось встрять в этот разговор, выразил сомнение:
– Ну-у? И даже выложил «Т»?
– Вот те и ну! – передразнил его Сеня. – Лопай вот кашу и не перебивай! За что купил, за то и продаю. Сам шеф-повар видел, как самолет кружил. И вот тут как тут усатый из роты охраны, ну тот самый, что шапку вот так носит. – Бесфамильный сдвинул свою ушанку набекрень… – Башка-мужик! Голова – ума палата. Смекнул в чем дело и раз с плеч вещмешок. Вытянул оттуда подштанники, расправил и бах их на землю. Потом вытащил полотенце и разостлал его поперек гашника. Вот тебе и «Т»! А после нацепил на штык носовой платок и стал им по-морскому сигналить.
– По-морскому? – хохотнул кто-то в темном углу.
– Тише ты! – шикнул молодой красноармеец, сидевший на нарах около термоса. – Веришь не веришь, а врать не мешай.
– Чего? – вспылил Сеня. – Вот как поварешкой тресну, так зараз язык проглотишь. Он из морской пехоты к нам попал и азбуку Морзе на все пять знает. А она, друг мой Заваляшка, для всех одинакова – точка – тире, точка – тире.
– А ты-то ее знаешь? – насмешливо спросил Куделин.
Это уж было слишком. Сеня вскипел и черпаком поварешки отбарабанил что-то по стойке, подпиравшей вход.
– Слышали?
Землянка хором ответила:
– Слышали!
– Хорошо? – Сеня провел пальцем под носом и с хитрецой смотрел на Игната. – А что это значит? Не знаешь? Эх ты, вояка! А это значит, – и Сеня, отстукав первую фразу, пояснил: – Дураку, чтобы понять важность происходящего, всегда разума не хватает. – Землянку потряс хохот. – А теперь отвечаю по существу вопроса. Азбуку Морзе, как вы видите, я знаю. Для тебя, Игнат Куделин, изучить ее, конечно, не по мозгам. Так вот, самолет приземлился, из него еле вышел – в чем только душа держится – рабочий – ленинградец…
– Закачало? – На рассказчика серьезно смотрел Степан Айтаркин.
– Не закачало, а с голодухи! Там, в Ленинграде-то, не такой харч, какой нам матушка-Родина дает, а всего-ничего, да еще восьмушка эрзац-хлеба. По-нашему, значит, пятьдесят грамм! С такого харча не только закачаешься, а часом и в ящик спружинить можешь.
– Ну уж и пятьдесят. Ты что-то, Сеня, загнул, – перебил его пожилой красноармеец. – Може, населению, неработающим, а рабочему классу? От такого рациона и за неделю капут.
