(пробуя еще хоть чуть-чуть развеселить Гуревича перед пыткою) Современное диссидентство, в лице Алехи, упускает из виду то, что надо выдирать с корнем, во-первых, – а уж потом выдерется с тем же поганым корнем и все остальное, – надо менять наши улицы и площадя: ну, посудите сами, у них – Мост Любовных Вздохов, Переулок Святой Женевьевы, Бульвар Неясного Томления и все такое… А у нас? Ну перечислите улицы своей округи – душа начинает чахнуть. Для начала надо так: Столичная – посередке, конечно. Параллельно – Юбилейная, в бюстиках и тополях. Все пересекает и все затмевает Московская Особая. В испуге от ее красот, от нее во все стороны разбегаются: Перцовая, Имбирная, Стрелецкая, Донская Степная, Старорусская, Полынная. Их, конечно, соединяют переулки: Десертные, Сухие, Полусухие, Сладкие, Полусладкие. И какие через все это переброшены мосты: Белый Крепкий, Розовый Крепленый – какая разница? А у их подножия отели «Бенедектин», «Шартрез» высятся вдоль набережной, а под ними гуляют кавалеры и дамы, кавалеры будут смотреть на дам и на облака, а дамы – на облака и на кавалеров. И все вместе будут пускать пыль в глаза народам Европы. А в это время народы Европы, отряхнув пыль…
Снова распахиваются двери палаты. Появляется старшийврач больницы. За ним – Боренька со шприцем в руках.Шприц никого не удивляет – все рассматривают диковинный чемоданв руках врача.
Боренька. Вон туда. (Показывает в сторону Хохули)
Доктор непроницаем. Хохуля тоже. Раскладывая свой ящик сэлектрошнурами, доктор брезгливо рассматривает пациента.Пациент Хохуля вообще не смотрит на доктора, у него своихмыслей довольно.
Боренька (приближаясь к постели Гуревича) Ну-с…, Прохоров, переверните больного, оголите ему ягодицу.
Гуревич. Я… сам. (со стоном переворачивается на живот)
Алеха и Прохоров ему помогают. Медбрат Боренька без всякогозлорадства, но и не без демонстрации всесилия стоит свертикально поднятым шприцем, чуть-чуть им попрыскивая. Потомнаклоняется и всаживает укол.
Боренька. Накройте его.
Прохоров. Ему бы надо второе одеяло, температура подскочит за ночь выше сорока, я ведь знаю…
Боренька. Никаких одеял. Не положено. А если будет слишком жарко – пусть гуляет, дышит… Если сумеет шевельнуть хоть одной левой… Гуревич! Если ты вечером не загнешься от сульфазина – прошу пожаловать ко мне на ужин. Вернее, на маевку. Слабость твоя, Наталья Алексеевна, сама будет стол сервировать… Ну, как?
Гуревич (с большим трудом) Я… буду…
