— Джентльмены, джентльмены, — умиротворяюще произнес Голдстайн, — забудьте, что я сказал. Это мое дело? Дружеский вопрос, больше ничего.
— Вас спровоцировали.
— Бог тому свидетель, Наум.
— Конечно, конечно.
— Я даже не понимаю, о чем мы говорим.
— Мы говорим о «Гамлете», — сказал Красный Карлик.
— Мы говорим о Тоске Давидович, мы говорим о Минеоле.
— Послушайте меня, Липшиц, — сказал Блум. — Я там побывал. Не тот случай, чтобы продать из-за нее душу.
— Какая бы она ни была, — сказал Гамбургер, — она леди, Блум. Хотя бы поэтому вам не следует распускать язык.
— Леди, шмеди, в этом я как-нибудь разбираюсь. А сами-то — принюхиваетесь к Гермионе Перльмуттер. И чем там пахнет? Думаете, благовониями? Поднимите у них юбки — у всех одно и то же.
Гамбургер побагровел. Сжав кулак, он сделал выпад в сторону Блума; тот отпрянул, сшиб свою чашку, и она разбилась.
— Ради бога! — сказал Голдстайн, сделав знак Джо. — Мы что, дикари?
— В ресторане вдруг стало тихо, обедавшие за другими столами с тревогой смотрели на нас. — Хотите драться — идите на улицу.
— Заткнись, Блум, или я тебя заткну!
— Не обращай внимания, — сказал я Гамбургеру. — Ты же знаешь, кто он такой. Успокойся. Только себе навредишь.
Заметно испуганный Блум прикусил губу и умолк.
— Тоска здесь ни при чем, — сказал Липшиц. — Все изменения я сделал собственноручно.
— Какие изменения? — спросил Голдстайн. Я вкратце рассказал ему.
— Это смешно, — сказал Голдстайн.
— Кому это тут смешно? — оскалился Липшиц. — Вы знаете, как управлять рестораном. Как ставить спектакль, я сам знаю.
— Я жизнь посвятил театру! — Голдстайн показал на стены, увешанные театральными афишами и фотографиями театральных деятелей — многие были с автографами. — По-вашему, это ничего не значит? Сами Адлеры не так заносились и прислушивались к моим советам. — Голос его дрожал от ярости.
— Я больше забыл о театре, чем вы, шуты, все вместе знаете.
— Идите в зад, Голдстайн, — сказал Липшиц. Голдстайн вскочил.
— Вон из моего ресторана! Убирайтесь! Все! — закричал он.
— Липшиц извинится, — сказал я. — Его занесло. Успокойтесь.
— Почему мы должны убираться? — сказал Липшиц. — Ресторан — общественное место.
— Ах, общественное! — закричал Голдстайн, позеленев, с выступившими на висках жилами. — Я вам покажу, какое общественное! Постойте. Я позвоню в полицию, там вам объяснят. — Он споткнулся о Джо, подбиравшего осколки чашки, и упал на пол. Я подал ему руку, но он отбил ее. В глазах у него стояли слезы. — Убирайтесь!
