Записные книжки (1925-1937) | страница 27





Две папиросы дал мороженщик.



Этой книге я приписываю значительную часть своего поглупения.



Остап-миллионер собирает окурки.



Гостиница работает как большая электрическая станция. Снизу, со двора, доносятся тяжелые удары и кипенье, а в коридорах чисто, тихо и светло, как в распределительном зале.



«Дано сие тому-сему (такому-сякому) в том, что ему разрешается то да се, что подписью и приложением печати удостоверяется.

За такого-то.

За сякого-то».



Учреждение «Аз семь».



Кавказский набор слов, как поясок с накладным серебром.



Советский лук. Метание редиски.



Стоит только выйти в коридор, как уже навстречу идет человек-отражение. Служба человека-отражение.



Паркетные мостовые Ленинграда.



Бильярдистам: — Эй, вы, дровосеки.



Надо внести ужас в стан противника.



«Достиг я высшей меры».



Счастливые годы прошли. И уже показался человек в деревянных сандалиях. Нагло стуча, он прошел по асфальту.



Домашние хозяйки, домашние обеды, домашнее образование, домашние вещи.



Бороться за крохи.



Слепой в сиреневых очках — вор.



Пальто с кошельком в кармане.



Сумасшедший из Америки.



Теоретик пожарного дела. Нашел цитату. Стенгазета «Из огня да в полымя». Ходил с пожарными в театры. Учредил особую пожарную цензуру.



Осенний день в начале сентября, когда детям раздают цветы с цветников.




* * * *

Семейство хорьков. Их принимал дуче. Они стояли, как римляне.



Очень были похожи лицами, как ни пытались это скрыть очками, баками. Все варианты одного лица.



«Здесь я читал интересную лекцию. Но до них не дошло — низкий культурный уровень».



Пушечное облако.



Когда в учреждении не вымыты стекла, то уже ничего не произойдет.



Женщина-милиционер прежде всего — женщина.



Женщина-милиционер все-таки прежде всего — милиционер.



В учреждениях человека встречают гнетущим молчанием, как будто самый факт вашего прихода неприятен.




* * * *

Возьмем тех же феодалов.



В некоем царстве, ботаническом государстве.



Садик самоубийц.



Вы одна в государстве теней, я ничем не могу вам помочь.



Я не художник слова. Я начальник.



Толстовец-людоед.



Тыка и ляпа. Так медведи говорят между собой.



Он не знал нюансов языка и говорил сразу: «О, я хотел бы видеть вас голой».



По какому только поводу не завязывается у нас служебная переписка!



Он подошел к дяде не как сознательный племянник…



Бабушка совсем размагнитилась.



Кошкин глаз, полосатый, как крыжовник.



Пролетарский писатель с узким мушкетерским лицом.



Тот час утра, когда голуби жмутся по карнизам.



Писатель подошел к войне с делового конца — начал изучать вопрос о панике.