– Я ищу ребенка, – мона Сэниа сложила руки так, словно держала младенца на сгибе локти. – Ребенка, понимаешь?
Она принялась качать несуществующее дитя, и взгляд ее сразу же потерял твердость. Губы задрожали, и Таира поняла, что сейчас все переговоры закончатся слезами.
Но, похоже, понял это и шаман. Он вскинул перед лицом женщины четырехпалую ладонь, покрытую какой-то неживой, доисторической кожицей, словно велел ей замолчать. Направил остроклювый нос на Таиру.
– И правда, дай-ка я, – сказала девушка. – У тебя эмоции забивают смысл. Между прочим, детей здесь не качают, а суют в сумки к кенгурам. А теперь поехали: уважаемый сибилло, постарайся меня понять. Мы – люди.
Она подняла руку и отмерила приблизительный человеческий рост, проведя усредненную линию между собственной макушкой и подбородком принцессы. Потом понизила ладонь до собственной груди:
– А этот – подросток. – Ладонь опустилась до пупа:
– Ребенок.
Таким же непринужденным движением она изобразила у себя на животе сумку и показала в нее пальцем:
– А там – дите. Понял? Грудное дите.
Против ожидания шаман медленно наклонил голову, коснувшись при этом указательным пальцем левой щеки.
– Ну и умница. Допер. Теперь сядь – сядь, сядь где стоишь, – и мы разберемся с цветом кожи. Сэнни, ты тоже не торчи.
Принцесса, зачарованно слушавшая весь этот урок, опустилась на подушки. Шаман поглядел на голый пол, величаво повернулся спиной к женщинам и огляделся – вероятно, искал достойное кресло для своего многострадального седалища. Не найдя, медленно спустил с плеч свой роскошный плащ, сшитый из белых и черных шкурок. Обнажилась спина, покрытая сетью трещинок, как старинная картина. Заношенные необъятные шальвары и жутко грязный пояс, к которому были привешены на колечках разноцветные мешочки.
Неразговорчивый собеседник скатал плащ в пухлый валик, бережно опустил на пол и наконец повернулся к женщинам лицом. Они ожидали от него каких угодно чудес, но это…
На шее не было ни амулетов, ни бус, приличествующих захолустному магу. Зато, свешиваясь чуть не до пояса, болтались иссохшие женские груди.
Таира лязгнула зубами, закрывая рот, и ошеломление спросила:
– Слушай, ты кто?
Вопрошаемый медленно уселся, поелозив на самодельной подушке, взялся за свой вызывающий уважение бержераковский нос и сиял его, как снимают очки. Вместе с торчавшей из него белой шерстью. Затем она… оно… Нет, с полом решительно нужно было определяться, и поскорее, – иначе все мысли путались, – лизнуло пальцы и принялось оттирать на курносом, едва выступающем бугорке пятна клея.
