Однако у Филиппа все кое-как устроилось.
Тереза имела небольшие сбережения, позволившие обосноваться в коммуне Сен-Пьер д'Олерон, близ города, в доме трудолюбивого фермера, семья которого вскоре сделалась для Буонарроти родной. Что же касается работы, то она быстро нашлась. Филипп стал учить детей местных жителей языкам, математике и музыке. Сначала это были частные уроки, затем он создал свою школу в городке Сен-Пьер и вскоре заслужил не только признательность родителей, но и благодарность местного муниципалитета. Тереза во всем ему помогала. Она постепенно оправилась от последствий шербурской неволи, стала более общительной и сговорчивой.
Конечно, не все изгнанники устроились так же хорошо, как Буонарроти. Их разбросало по всему острову, и большинству пришлось взяться за физический труд. Однако их положение тоже постепенно упрочилось, и к благотворительности префекта обращаться не пришлось.
Но не таким человеком был Филипп Буонарроти, чтобы довольствоваться узкой скорлупой семейного благополучия и частной жизнью, оторванной от большого мира. Прошло время, и ему стало тесно на острове. Обрывки сведений, доставляемые с континента, говорили, что Бонапарт, укрепляясь у власти, уничтожает одну за другой все иллюзии, которыми тешились накануне переворота. Власть бывшего революционного генерала приобретала все более диктаторский характер, хотя многие еще не хотели этого понимать. Но Буонарроти понял это давно и теперь все более укреплялся в своем убеждении. И он всеми силами начал рваться с этого острова, надеясь встретиться с единомышленниками, окунуться в борьбу и сделать все возможное, чтобы помешать тирану раздавить остатки революции и свободы.
Временами Филиппа охватывало столь жестокое томление, что он не мог ему противостоять. И тогда он замыкался, уходил в лес или начинал что-то лихорадочно записывать. В один из подобных моментов он и написал еще одно послание — на этот раз самому Первому Консулу, — страстное, негодующее, требовательное, весьма далекое от прежних петиций.
С возмущением напоминает Буонарроти: роялистам, врагам Республики, прощаются все их преступления, в то время как к истинным патриотам, защитникам свободы и равенства, правосудие остается «холодным, как мрамор». Им вновь и вновь твердят, что «приговор окончателен и пересмотру не подлежит». Но ведь режим, который впервые произнес эту кощунственную формулу, уничтожен, сметен с лица земли! Так в силу какого софизма формула, им созданная, сохраняет свою силу? «Довольно балансировать! — гневно восклицает Буонарроти. — Мы не желаем ни снисхождения, ни прощения — мы требуем правосудия и справедливости!..»
