Она покружила в нерешительности и, с трудом передвигая ноги, вышла из круга веселящихся.
- Нина! - кто-то негромко окликнул ее. Она остановилась. В мгновение надежда погасла, и на лице вновь появилось выражение безразличия. Офицерик не знал ее имени.
- Нина!
Она быстро обернулась. Неуверенно шагнула вперед.
- Это я, - услышала она шепот брата. Два года тому назад, после исчезновения отца, он ушел к партизанам.
- Глупая, - прикрыл он Нине рукою рот. - Тише, в селе полно солдат... - прошептал он, целуя сестру. Спиной она почувствовала железную твердость его второй руки. Когда он ее отпустил, она увидела в полумраке металлический крюк.
- Идем, - сказал он, направляясь в сторону дома.
Когда Нина зажгла коптящую керосинку, желая увидеть ужасный крюк, заменявший брату левую кисть, она заметила, что Алексы внимательно вглядывается в висящие на стене ряды икон.
- Это органист из Вишнёвца. Хелена вышла замуж за старого... ответила она враждебно на молчаливый вопрос.
- Военные в селе давно? - спросил он.
- Весною... - начала она отчет о свадьбе сестры, как вдруг заметила, что Алексы думает о чем-то другом. - Позавчера пришли...
- Навсегда?
- Так говорят. Но уже сегодня были в бою и...
- Нина, людям не надо рассказывать о том, что услышишь. Алексы вернулся, и все, а что делал, что с ним было...
Он небрежно махнул культей, задев ею за стол.
- Есть дай.
Двигаясь как сомнамбула, Нина стала накрывать на стол.
- Алексы, ты ничего не узнал?
- О чем?
- Ну, об отце? - всхлипнула она вдруг.
- Когда мы были далеко, есть там такая Волынь, о которой не слышала ни ты, ни мать, может, отец слышал, так там я был в АК, в любомельской компании - название у нее по одному городу. Далеко мы в том Волынском воеводстве были, и долго это было, месяца четыре. И вот когда мы возвращались, то они, эти любомельские, шли через свои земли и ни одной родной деревни не нашли. Одни печи. И вот когда завязался бой, они вынули затворы из винтовок, - Алексы поудобней положил железную руку, чужую, словно оружейную деталь, -...чтобы не убить преждевременно, издалека, чтобы штыком почувствовать кости, - он говорил о враге, как об одном человеке.
Я у капитана Мотыля был... - добавил он и вдруг устыдился всего этого монолога. - Хлеба больше нет? - спросил он, потому что она слушала, не глядя на стол.
- Так ты ничего не узнал? Ну, об отце?..
- В одной деревне... - медленно начал он, жадно кусая черствый хлеб, в одной деревне мы встретили сумасшедшего... Он засыпал колодцы. Все колодцы в деревне. Сожженной. Пока на постое рядом не узнали, с чего это началось. У него была жена полька. Когда пришли уповцы, он хотел ее укрыть и опустил в ведре в колодец. А они к нему: "Где твоя, говори". А он нет и нет. Пока ее не нашли. Но вытаскивать не стали. "Иди за топором", - говорят ему. Приносит крестьянин топор. "Руби", - говорят и на веревку показывают, к которой ведро привязано. Крестьянин ничего, целятся в него - ничего. "Руби, - говорят, - а то детям головы отрежем". И уже держат детей, а штыки в руках. Как начали эти дети реветь, так она снизу: "Руби! - кричит. Руби, Остап!", или как его там. И он ударил топором. Утопил ее. Теперь по деревне ходит, воду там не берут...
