— Я ни над кем не смеюсь, Памфалон.
— Так зачем же ты говоришь, что хочешь от меня бесед для своего
научения? Какие научения могу дать я, дрянной скоморох, тебе, мужу, имевшему
силу рассуждать о боге и о людях в святом безмолвии пустыни? Господь меня не
лишил совсем святейшего дара своего — разума, и я знаю разницу, какая есть
между мною и тобою. Не оскорбляй же меня, старик, позволь мне омыть твои
ноги и почивай на моей постели.
Памфалон принес лохань свежей воды и, омыв ноги гостя, подал ему есть,
а потом уложил в постель и промолвил:
— Завтра будем говорить с тобою. А теперь об одном тебя попрошу: не
тревожься, если кго-нибудь из подгулявших людей станет стучать ко мне в
дверь или бросать что-нибудь в стену. Это ничего другого не значит, как
празднолюбцы зовут меня потешать их.
— И ты встаешь и уходишь?
— Да, я иду во всякое время.
— И неужто ты входишь повсюду?
— Конечно, повсюду: я ведь скоморох и не могу разбирать места.
— Бедный Памфалон!
— Как быть, мой отец! Мудрецы и философы моего мастерства не требуют, а
требуют его празднолюбцы. Я хожу на площади, стою у ристалищ, верчусь на
пирах, бываю в загородных рощах, где гуляют молодые богачи, а больше всё по
ночам бываю в домах у весёлых гетер…
При последнем слове Ермий едва не заплакал и ещё жалостнее воскликнул:
— Бедный Памфалон!
— Что делать, — отвечал скоморох, — я действительно очень беден. Я ведь
сын греха и как во грехе зачат, так с грешниками и вырос. Ничему другому я,
кроме скоморошества, не научен, а в мире должен был жить потому, что здесь
жила во грехе зачавшая и родившая меня мать моя. Я не мог снести, чтобы мать
моя протянула к чужому человеку руку за хлебом, и кормил её своим
скоморошеством.
— А где же теперь твоя мать?
— Я верю, что она у бога. Она умерла на той же постели, где ты лежишь
теперь.
— Тебя любят в Дамаске?
— Не знаю, что есть слово «любят», но меня, пожалуй, и любят, и кидают
мне деньги за мои забавы, и угощают меня за своими столами. Я пью на чужой
счёт дорогое вино и плачу за него моими шутками.
— Ты пьёшь вино?
— О да, что я пью вино и люблю его пить, в том нет никакого сомнения.
Да без этого и нельзя для человека который держится весёлой компании.
— Кто же тебя приучил к этой компании?
— Случай, или, лучше тебе сказать, я не умею объяснить этого твоему
благочестию. Мать моя в молодости была весела и прекрасна. Отец мой был
знатный человек. Он меня бросил, а другие из степенных людей никто меня не
взяли, взял меня такой же, как я, скоморох и много меня бил и ломал, но
всё-таки спасибо ему — он меня выучил своему делу, и теперь никто лучше меня
не кинет вверх колец, чтобы они на лету сошлися; никто так не щёлкает
языком, не строит рож, не плещет руками, и не митушует ногами, и не тростит
