Но вот лежавшая в тени у ног Памфалона длинномордая серая собака чутьём
почуяла близость стороннего человека, подняла свою голову и, заворчав,
встала на ноги, а с этим её движением на её медном ошейнике зазвонили
звонцы[21], и от них сейчас же проснулась и вынула из-под крыла голову
разноперая птица. Она встрепенулась и не то свистнула, не то как-то резко
проскрипела клювом. Памфалон разогнулся, отнял на минуту губы от паяла и
крикнул:
— Молчи, Акра! И ты, Зоя, молчи! Не пугайте досужего человека, который
приходит звать нас смешить заскучавших богачей. А ты, лёгкий посол, —
добавил он, возвыся голос, — от кого ты ни жалуешь, подходи скорее и говори
сразу: что тебе нужно?
На это Ермий ему ответил со вздохом:
— О Памфалон!
— Да, да, да; я давно Памфалон — плясун, скоморох, певец, гадатель и
всё, что кому угодно. Какое из моих дарований тебе надобно?
— Ты ошибся, Памфалон.
— В чём я ошибся, приятель?
— Человеку, который стоит у твоего дома, совсем не нужно этих
дарований: я пришёл совсем не за тем, чтобы звать тебя за скоморошное
игрище.
— Ну что ж за беда! Ночь ещё впереди — придёт кто-нибудь другой и
покличет нас и на игрище, и у меня будет назавтра заработок, для меня и для
моей собаки. А тебе-то, однако, что же такое угодно?
— Я прошу у тебя приюта на ночь и желаю с тобою беседовать.
Услышав эти слова, скоморох оглянулся, положил на сундук дротяные
кольца и паяло и, расставив над глазами ладонь, проговорил:
— Я не вижу тебя, кто ты такой, да и голос твой незнаком мне…
Впрочем, в доме моём и в добре будь волен, как в своём, а насчёт бесед…
Это ты, должно быть, смеёшься надо мною.
— Нет, я не смеюсь, — отвечал Ермий. — Я здесь всем чужой человек и
пришёл издалека для беседы с тобою. Свет твоей лампы привлёк меня к твоей
двери, и я прощу приюта.
— Что же, я рад, что свет моей лампы светит не для одних гуляк. Какой
ты ни есть — не стой больше на улице, и если у тебя нет в Дамаске лучшего
ночлега, то я прошу тебя, войди ко мне, чтобы я мог тебя успокоить.
— Благодарю, — отвечал Ермий, — и за привет твой пусть благословит тебя
Бог, благословивший странноприимный кров Авраама.
— Ну, ну, перестань многословить! Совсем не о чем говорить, а уж ты и
за Авраама хватаешься. Бери, старина, дело проще. Много будет, если ты
благословишь меня, выходя из моего дома, когда отдохнешь с дороги и
успокоишься, а теперь входи скорее: пока я дома, я тебе помогу умыться, а то
меня кто-нибудь кликнет на ночную потеху, и мне тогда будет некогда за тобой
ухаживать. У нас нынче в упадке делишки: к нам стали заходить чужие
скоморохи из Сиракуз; так сладко поют и играют на арфах, что перебили у нас
всю самую лучшую работу. Ничего нельзя упускать: надо сразу бежать, куда
кликнут, а теперь как раз такой час, когда богатые и знатные гости приходят
попировать к весёлым гетерам.
